Старый Сантос и его потомки

И кто знает, чем все это окончится.

Рута окончательно убедилась, что больше он ей ничего не скажет. Она резко поднялась и протянула ему руку:

— Ну, Симон, будь здоров, счастливого пути, прощай! Мы очень весело провели с тобой время…

Он уловил иронию и еще больше растерялся.

— Что же, Рута, — ответил он, с трудом преодолевая смущение. — Значит, уходишь? Тебе нехорошо со мной? — Он снял кепку и начал мять ее в руках. — Твердо решила, уходишь?

— Ухожу… — вздохнула она. — Уже светает, а нужно брата готовить в дорогу, Шмулик вместе с тобой ведь уезжает. И еще много ребят…

— Да! — оживился он. — Вместе со мной. Шмулик хороший. Я его очень люблю…

— Так ты это ему скажи, а не мне…

Опять не так! И, заметив, что девушка стоит с протянутой для прощания рукой, Симон осторожно взял эту руку и крепко пожал.

— С тобой, Рута, так хорошо было, если бы ты знала!.. — сказал он тихо. — А ночь такая звездная, такая красивая, уходить не хочется. Ни одной тучки на небе. Кругом звезды.

— Ты мне это уже говорил десять раз, — прервала опа его. — Что еще? Мне пора… Ступай и ты. Поздно уже. Не выспишься…

— Ничего, иной раз по три ночи глаз не смыкал, когда был на действительной…

— И это я уже слыхала раз двадцать…

— Знаю… — сказал он упавшим голосом. — Ну, а ты будешь скучать, когда я уеду?

— И об этом ты меня уже много раз сегодня спрашивал…

Он долго молчал.

— Значит, прощаемся?..

— Если это значит прощаться, стало быть, прощаемся…

— И что же ты мне пожелаешь?

Рута задумалась:

— Что же тебе пожелать? Пожелаю, чтобы на службе ты был смелей, чем…

— Что значит: смелей? — Он удивленно посмотрел прямо в ее смеющиеся глаза. — На службе я был всегда смелым. Много благодарностей и похвал получил от командования…

— Знаю, но я о другом. Как бы тебе это объяснить? Ну, если ты со мной так робок, то будь смелым, когда будешь с винтовкой и пулеметом…

С трудом сдерживая смех, девушка вырвала из его цепких ручищ свою руку и отбежала в сторону.

Симон опешил, услыхав такие слова. Он бросился за ней, попытался обнять ее, но она ловко увернулась, оттолкнув его от себя:

— Нет, нет, не смей! Не подходи! Я рассержусь!

— Почему, дорогая, ведь я тебя так люблю! Неужели и на прощанье ты не позволишь обнять и поцеловать тебя?

— Нельзя! — рассмеялась она, приближаясь к калитке. — Я могу рассердиться… Всю ночь просидели с тобой, и ты не догадался обнять меня… Значит, не любишь…

— Как не люблю? Что ты, Рута, погоди!.. Одну минутку…

Но смуглянка, не переставая улыбаться, открыла калитку и поспешила домой. До него донесся только стук ее каблучков.

Симон подскочил к калитке, попытался открыть ее, но калитка оказалась на запоре.

Он постоял несколько минут и, опустив голову, медленно подался домой.

Шмулик Сантос, все еще скрываясь в кустах, осторожно следил за удрученным сержантом, всей душой сочувствуя ему, жалел его, но ничем не мог помочь. Он знал, что с Рутой не так-то просто сладить… Она не одного парня в поселке часто ставила в затруднительное положение.

ПЕРЕД БУРЕЙ

После того как проводили из поселка и Лукашивки молодых парней, люди ходили как в воду опущенные.

И не только девушки, тосковавшие по своим любимым и женихам, не только матери, у которых сердца замирали от дурных предчувствий, не только музыканты, которые осознали, что это будет пустая весна и пустое лето — без свадеб, без веселых торжеств, и виноградники, и фермы, и бригады как-то осиротели.

Все скучнее и унылее становилось в Доме культуры. И даже когда вечерами включали огромную радиолу и из ее широко раскрытой пасти вырывались звуки польки, танго, фрейлахса или чардаша — танцплощадка не заполнялась. Некому было танцевать.

Не слышно было задорных, веселых шуток присяжных острословов, не слышно было громкого смеха неугомонных танцоров. Все выглядело совсем иначе, чем несколько дней назад.

Опустел виноградник, вокруг стало как-то пусто, неуютно. Девушки и женщины, пожилые люди и старики ходили возле своих лоз и были чем-то озабочены, опечалены. По дорогам не носились озорные парни на повозках, вожжи держали девушки и женщины, погоняя лошадей, которые их не слушались и сердито косились; почуяв, что нет привычных ездовых, лошади не повиновались погонщикам в юбках и передвигались, как им хотелось.

Машины стояли в хоздворе в гаражах — ушли на службу бравые шоферы и механики. Не ладились дела и на электростанции. То и дело свет гас, капризничали движки, и люди не знали, как помочь беде, новый электрик еще не вошел в курс дела. Нормальный ход жизни в хозяйстве нарушился, и это всех удручало.