Старый Сантос и его потомки

— Иди домой, отдохни малость. Утром ведь в дорогу. Ступай! Я позже к тебе приду…

— Ты что гонишь меня? Я лучше побуду с тобой…

— Что ты! Дома будут волноваться. Я позже приду…

И, махнув рукой, скрылась за калиткой.

Он еще долго стоял не двигаясь, не хотелось уходить.

* * *

…Он шагал неторопливо по извилистой тропинке, обильно увлажненной росой. На деревьях защебетали птицы, радостно встречая наступление нового дня. Шмулик шагнул, чувствуя пьянящую усталость. Он перешел через дубовую кладку, нависшую над крутым яром, свернул к винограднику. Хотелось еще побыть наедине со своими мыслями, со своими мечтами. Предстоит неведомая дорога. Куда-то приведет она его? После этой ночи еще труднее расставаться с Лесей. Ее теперь не хватало больше, чем когда-либо. Казалось, что еще никогда он не любил ее так сильно.

* * *

Когда Сантос приблизился к своему дому, он увидел на лавочке под старым кленом сестру Руту и Симона — сына Менаши-бондаря. Они сидели в некотором отдалении друг от друга и молча смотрели в разные стороны. Чтобы не спугнуть их, Шмулик спрятался в густых кустах и ждал, когда они разойдутся, чтобы войти в дом.

Молчаливый сержант сидел на краю скамейки, глядя в сторону Днестра, на котором переливались первые солнечные лучи. Сержант был в новом костюме, в клетчатой кепке и при галстуке, который явно мешал ему. Он то и дело посматривал на девушку, подбирал для нее слова, но они, видно, не трогали ее. Он говорил совсем не то, что ей хотелось услышать, и она злилась, с досадой поглядывала на него, пыталась даже уйти, но он задерживал ее, собираясь, очевидно, сказать ей что-то очень важное.

Шмулик стоял в кустах. Что же теперь делать? Они увидят его, и получится какая-то ерунда, еще подумают, что он подслушивал. Он не смог бы смотреть соседу и товарищу в глаза, а от Руты ему так попало бы, что только держись. Она никогда не простила бы ему этого. Осталось одно: стоять так и ждать, пока наконец они разойдутся. Ничего другого Шмулик не мог придумать.

Несколько раз Рута порывалась распрощаться с молчаливым своим провожатым, но каждый раз он смотрел на нее такими влюбленными, умоляющими глазами, что ей становилось жалко его и она опять садилась на скамью в надежде на то, что уже на этот раз он ей все же что-нибудь существенное скажет. Ясно, что перед отъездом он захочет сказать что-то очень важное, самое заветное, и опа набиралась терпения и ждала этого «чего-то»…

— Знаешь, Рута, — наконец набрался он решимости, клянусь, что хочу тебе сказать, ну, такое, что сам по знаю, что именно тебе сказать…

Девушка удивленно взглянула на вконец растерявшегося парня и пожала плечами. Она улыбнулась своей чарующей улыбкой и сказала:

— Странно… Это я впервые слышу… Хочешь мне что-то сказать, а что — и сам не знаешь?.. Значит, тебе решительно нечего мне сказать, и мне остается только пожелать тебе всего доброго. Счастливого тебе пути, возвращайся!..

— Что же будет, когда я вернусь?

— Что будет? Ничего не будет! Приедешь домой и будешь дома!

В ее словах сквозила явная насмешка. Видно было, что только из жалости к этому смущенному парню, который растерялся перед Рутой и не знает, что ей сказать на прощанье, она не уходит. Он в самом деле уже хотел было уйти, чтобы не ловить на себе ее насмешливого взгляда, но не находил в себе решимости, не знал, что сказать на прощание.

Наконец, весь красный и мокрый, путаясь и сбиваясь с топа, он сказал:

— Не спеши, Рута… Посиди со мной еще минутку. Собираюсь в далекий путь…

— Это я уже слыхала много раз сегодня… Но, сам видишь, — светает… Люди уже на работу собираются, посмотрят на нас как на ошалелых. А между тем времени у нас было достаточно: всю ночь просидели на этой лавочке, а ты мне так ничего и не сказал…

— Да, Рута, ты права. Но я решил… Я хотел… Я должен у тебя кое-что спросить, только прошу тебя: ответь мне по правде.

— Я, кстати, всегда говорю только правду.

— Да, да, я знаю…

— Так зачем же зря предупреждать?

— Неизвестно, сколько нас задержат там, на сборах… Ты будешь меня ждать? — не глядя в ее сторону, наконец произнес он и отодвинулся подальше, как бы боясь, что она его оттолкнет.

— Не знаю даже, что тебе сказать…

— Ну, а если я тебе письмо напишу, ты мне ответишь?

Она пожала плечами:

— Кто его знает? Это будет зависеть от того, что напишешь. Если напишешь: «Я хочу тебе сказать, ну, такое, что я сам не знаю, что именно тебе сказать…» — я, очевидно, не отвечу…

— Почему?

— Почему, почему! — сердито повторила она. — Если ты не можешь найти нужных слов, то и я ничего не знаю… Значит, мы квиты…

— Зачем же так, Рута, ты ведь отлично чувствуешь, как я тебя… — и опять запнулся.

По ее смуглому, усталому лицу промелькнула насмешливая улыбка. Он опять почувствовал, что попал впросак, и злился на себя, на свой неповоротливый язык. В самом деле, сидит с такой девчонкой дуб дубом и, как на грех, до того растерялся, что начисто перезабыл хорошие слова, которые хотел ей сказать на прощание. Отлично чувствовал, что отдаляется от нее, что не будет она отвечать ему на письма, не будет думать о нем, не станет и ждать.