Статьи 1988-1991

Парадоксальным образом, нарушая условие «от каждого по способностям», мы просто вынуждены нарушать и принцип «каждому — по труду», компенсируя деньгами несправедливость по отношению к людям, которым общество не дало возможности реализовать свои способности. Но этот важный источник уравниловки просто игнорируется, хотя его устранение волевым путем чревато нарастанием социальных противоречий. Но даже и это — не самое главное. Важнее другое.

Психологическую установку на уравнительство открыли в нашем народе отнюдь не «прорабы перестройки». Над этим вопросом мучительно размышляли Толстой, Вл.Соловьев, Горький, А.Платонов. Не идеализируя это свойство, видя в нем источник многих бед и ограничений, русские мыслители принимали его как важный фактор реальности, искали способы его трансформации и гармонизации с другими сторонами действительности.

Во время революции и в последующие годы значение этого фактора также вполне понималось — он был эффективно (и с этической точки зрения, возможно, не вполне безупречно) использован и с помощью идеологии гипертрофирован.

Что же мы видим сейчас? Впервые за все время эта психологическая особенность огромной массы людей отбрасывается как нечто несущественное. Психология уравниловки? Это тормоз прогресса, отменить! Единственным оправданием такой необыкновенной легкости может быть лишь тот печальный факт, что все мы действительно во многом утратили историческую память и пустота заполнилась самонадеянностью.

Ленин предупреждал, что социализм должен быть «живым творчеством масс». Сейчас мы хотим восстановить ленинские принципы социалистического строительства. Но что же мы видим на практике? Массы, следуя реакционной психологической установке, враждебно относятся к быстро богатеющей части населения. Казалось бы, если мы хотим опираться на живое творчество масс, надо постараться осуществить всеобщий «психоанализ», постараться вывести эту установку из подсознания, размыть ее основания без силовых ударов. Вместо этого все усилия направлены на то, чтобы убедить массы в прогрессивной идее, а если нет — «продавить» ее административным путем и с помощью обличения проявивших себя носителей реакционной психологии. Структура взаимоотношений прогрессивной элиты с массой ничем не отличается от той, какую мы наблюдали при коллективизации.

Оговорки, что, например, аренда должна быть делом добровольным, вызывают странное чувство. Ведь они касаются арендатора — но неужели предполагалось, что можно насильно заставить человека взять землю в аренду? Проблема в другом: добровольность должна быть в том, чтобы сдавать землю в аренду, нужна добровольность тех, кто считает себя коллективным владельцем земли. Неужели можно предположить, что люди забыли столь важный для России спор о том, чья земля, и убеждение, что она Божья? Старушка-пенсионерка чувствует себя совладелицей земли. Тот факт, что ее согласия на сдачу в аренду не спрашивают, и вызывает глухое недовольство, которое нам объясняют реакционной психологией.

Предложение изъять идеал равенства из шкалы наших ценностей радикально до предела. Речь идет не об идеологии государственных и политических структур, а о глубинных социально-психологических установках той массы людей, которая превратилась в рабочих во время индустриализации. Речь идет об их идеалах и душевном настрое, так что официальная идеология представляется даже чем-то вторичным: «военно-коммунистические настроения стали официальной директивой и доктриной, предписывающей определенный способ мыслить, чувствовать, существовать. Самообман новобранцев заводов и строек был провозглашен идеологической нормой…». Таким образом, по Клямкину, не сталинская идеология исказила мироощущение рабочих, а их изначально искаженное мироощущение было взято на вооружение сталинизмом!

И.Клямкин впервые в нашей публицистике создает образ социального субъекта, взрастившего сталинизм. Он не называет его рабочим классом, подчеркивая, что речь идет о деклассированных элементах: «Это были люди, выброшенные из одной культуры, не принятые ни в какую другую и не создавшие никакой новой».7 Да и основу для объединения людей в эту многомиллионную массу И.Клямкин видит не в политэкономических условиях, а в социальной психологии. В эту массу собрались лодыри, неудачники, завистники. Важна мысль, что эти люди изначально присутствовали в городе и деревне, но лишь НЭП, как чудесный реактив, их выявил — до НЭПа «они еще не определились, не осознали до конца, кто они и чего хотят».

Как же произошла консолидация этого «шлака»? Вот как: «НЭП восстановил различия. Это не могло нравиться ни городским рабочим, с неудовольствием посматривавшим на недоступные им частные рестораны, ни деревенской бедноте, которая землю получила, но к экономическим методам хозяйствования приспособиться не могла и попадала в зависимость от своих энергичных и удачливых соседей».