Статьи и проповеди. Часть 6 (12.06.2012 – 25.10.2012)

Жирная почва, в которую очень давно было брошено святое семя, — вот что такое Франция. В ней на глубине без труда можно заметить ту старшую и любимую дочь Католической Церкви, о которой писали и говорили многие. А потом из узловатых и живучих корней, уходящих далеко вглубь почвы, выросли и появились те бесчисленные ветви ампира, барокко и рококо. Потом были технические открытия, воздухоплавание, фейерверки неакадемического искусства, кинематограф. Были кофейни, поэты, манифесты художественных групп, опустошительные войны, потерянные поколения, строевой шаг немецких войск под Триумфальной аркой. Была целая куча мала всего того, что многие из нас знают по верхам, по звуку и по случаю. Но в глубине таится самое главное. Не будь той Франции, за которую воевала Жанна, не было бы ни Вольтера, смеявшегося над Жанной, ни Сартра, корчившегося от одной мысли о Боге, ни жены Сартра, 30 лет прожившей напротив кладбища, где ей потом пришлось лечь под камень. Все главное присыпано пылью забвения или просто невнимательности, безразличья. Слишком красиво звучат мелодии Поля Мориа, слишком разноголоса толпа ввечеру, и слишком много всего, чтоб понять, откуда все взялось.

Только сегодняшним днем жить нельзя. Но и только прошлым жить тоже нельзя. Нужно жить прошлым и настоящим, добавляя в них каплю вечного. Станции метро в Париже пестрят именами с приставкой «Saint». Сен-Дени, Сен-Поль, Сен-Себастьян, Сен-Жермен. Десятки и сотни топографических мест носят свои имена в связи с храмами, воздвигнутыми в честь великих святых. Хотя бы произнося эти имена, люди связываются с историей в ее глубоком измерении. Для сравнения: у нас Арсенальную можно было бы назвать Лаврской, или Театральную — СвятоВладимирской. Пока нет этого. А должно же быть.

В метро беру и просматриваю кем-то прочитанную и оставленную утреннюю газету. В ней небольшая духовная рубрика. Краткое упоминание о святом дня, цитата из его книги, размышление Аполлинера о религии. Языка хватило, чтобы понять: он пишет кому-то в письме, что все великое и глубокое в нашей жизни — от Бога и с Ним связано. Вот так. Живет, значит, Париж жизнью многоуровневой и сложной. И в ежедневной газете есть ежедневные слова о вере, а не только сводки с полей политических баталий. Люди едут в этот город за легкостью и ищут этой самой легкости, а ее либо нет, либо она оплачена чьей-то серьезностью. Отнестись к Парижу легкомысленно — значит проявить себя самого как человека легкомысленного, себя принести сюда и сказать затем, что здесь все такие, как ты. Это ошибка.

Но и в паломничество в Париж ехать вряд ли стоит. Приедешь как паломник, а снесет тебя куда-то в сторону. Сторон-то много. Ой, много, да и каких! Нужно просто ехать в бутики и кафе, за запахом багета, за атмосферой, за калейдоскопом лиц, а там, глядишь, и набредешь на великую святыню, мало кому интересную. В храме Saint Leu de Paris вот нашли мощи святой Елены. Сначала увидели икону Серафима Саровского (!), а потом — крипту с надписью. Пономарь (как у Тарковского в «Ностальгии») открыл охотно. Преклонили колени, порадовались, пошмыгали носом. Кстати, в этом храме много наших икон: Иверская, Семистрельная, Владимирская. Супруга, та вообще расчувствовалась очень сильно. Когда крестились и уходили, женщина-служительница (китаянка или вьетнамка) долго смотрела на нас с интересом и, кажется, почтительностью. Или это только кажется.

Еда вкусная. Очень. Хлеб вкусный. Даже горчица. Пиво многих сортов отличается по вкусу, а не как у нас — одно и то же. Понятно, почему барин дореволюционный выписывал поваров из Парижа. Нужно жить настоящим, плюс историей, плюс — капля вечности. Настоящее — это вкусная еда и пазлы лиц на тесных улицах. История — это кладбища. История — это всегда прежде всего кладбище. А вечное — это храм и молитва в нем. Мне искренне жаль, что Восток и Запад христианства не вместе вот уже столько лет. Мы бы могли очень обогатить друг друга. Но могли бы и развратить. Второе вероятнее. Поэтому мы и не вместе. Иных ответов не вижу.

Хочу и не могу представить себе древний Париж, когда храмы были те же, а машины еще не гудели, витрины не сияли и бульваров не было. Зато самое главное уже было. А потом остальное завертелось, нанеслось, и скоро за его слоями уже не разглядишь главного. Скоро с дотошностью археолога нужно будет откапывать и открывать для себя нижние слои. Если Бальзак и Золя кажутся слишком глубоко лежащими явлениями, то что говорить о том, что глубже; о том, в сравнении с чем Бальзак — наш современник.

Вспоминаю, что пока летели в самолете, читал «Вокруг света», весь посвященный Бородино и войне 1812 года. Удивило, что Бонапарт в Москве восторгался архитектурой Новодевичьего монастыря, но приказал его взорвать перед уходом из Москвы. Про храм Василия Блаженного сказал тоже: «Взорвать мечеть с множеством башен». Оба приказа по разным причинам выполнены не были. Колокольню Иоанна Лествичника успешно заминировали и подорвали. Она треснула, но устояла. Крест с нее сбросили. Культура, однако.