Статский советник Евграф Тулин [сборник]

На берегу речушки Проня, что протекает на границе Тульской и Рязанской губернии, находилась небольшая ватажка людей. Состояла она из трёх плохо одетых и не стриженых мужичков хитрого и загадочного вида. Их лица имели, двойное выражение. С одной стороны, крестьянской непосредственности, а с другой, природной хитрости, свойственной Поволжским народностям. Одежда отличалась крестьянской простотой и особенностями той местности, в которой они проживали. Так как зима ещё не полностью оставила землю, поверх лёгкой одежды на них были надеты сезонные чапаны, полностью расстёгнутые из-за тепла, которое приходило вместе с весенним солнцем. Недалеко от места их размещения лежали три тулупа с отрезной талией, что говорило о том, что проживают они вдали от дома давно, коль имели запас и зимней одежды. Там же лежали и шапки ушанки. Под чапанами имелись, вышитые узором по вороту и вырезу для одевания, рубахи на выпуск, называемые у них панарами и штаны, понкст. Все трое были подпоясаны кушаками с бляшками из бронзы. Фигуры странников, благодаря опущенным плечам и длинным рукам, говорили об изнурительном, постоянном труде. Двое были бородаты, а один из них бороды не имел, по причине молодости и неполной мужской зрелости. Находились они в полуразвалившейся хиленькой избёнке, скрытой зарослями от чужих глаз. Сквозь щели стен лился дневной свет, окна были обтянуты непонятным тряпьём, пол был земляным, а печь отсутствовала. Дверь избы, исполненная из тонких обрубков деревцев, была открыта, на столе стоял котелок только что сваренной ухи из рыбы, пойманной в местной речушке. Лежал хлеб, наломанный кусками, порезанное сало, солёная капуста и огурцы. На столе находился большой штоф корчмы, называемый в народе восьмериком.[71] Публика отдыхала, наслаждаясь наступающей весной и теплым уже не зимним солнцем, а так же обмывала удачное дело. Рядом с избой паслись трое стреноженных коней, прыгая с места на место. Их было отлично видно из избы. Мужички, занимаясь своими делами, часто поглядывали на животных, с аппетитом поедавших только появившуюся травку.

– Как ты думаешь, рассуждаешь, дуган-приятель Урас, они нас догонят или кони будут наши навсегда? Если наши, то я своего продавать не буду. У меня свадьба скоро. Своей жизнью буду жить, от бати отделюсь. Аля-отец разрешил свою семью завести, по возрасту уже положено. Своя семья появится, придётся о жене и детях думать. В хозяйстве конь завсегда нужен. А вы сколько денег заработаете на продаже своих? Куда потратите? – спросил, один из мужичков, самый молодой, сидящий на обрубке дерева валяющегося в избе, у другого товарища.

– Ты, дуган Ямаш, не только о своих, но уже о чужих деньгах думаешь, мучаешься. Тысяч десять возьмём с каждого коня, не меньше. Своего оставь, коль тебе нужен. А нам кони не нужны, мы сезонные. Один сезон в Туле промышляли, другой, до этого, в Рязани. В родные края прибудем, недельку по хозяйству посмотрим и сразу в Тамбов. Там уже ждут. Лето, весь год кормит, сам знаешь, – ответил Урас.

– Долго нам ещё здесь рыбу ловить ожидаючи? Как ты думаешь, когда дальше в дорогу? – не успокаивался молодой Ямаш.

– Когда обратно – пока неясно, «городские» приедут, всё и расскажут. Договор-то какой? Стать на этом месте на ночёвку и сутки жить, ждать, а если никто из них не прибудет, тогда следовать в родные края. Что, скучаешь по родной стороне?

– Да, Урас, на чужой сторонушке и летом холодно! Якшамава и Якшаматя, вдали от дома, больше власть свою показывают.[72] Больше человека мучают, а дома Кудава[73] завсегда помогает, дома и зимой тепло, – улыбаясь ответил весёлый Ямаш.

– Скоро будем дома. Если Шкая[74] поможет, да Идемявозь[75] не помешает, то всё будет удачно. Так как мы хотим. Приедем, домашние будут рады нашей удаче, – ответил Урас, заканчивая последние приготовления на столе, сбитом из обрубков тонких стволов дерева, таких же, как и дверь.

– А что Урас, мы всё как договаривались и выполнили перед «городскими»? Странные они какие-то, непонятные. В первый раз с такими чудаками встречаюсь. Ты как считаешь? – спросил разговорчивый Ямаш.