Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг

Атмосфера накалена до предела, Маяковский и его оппоненты не уступают друг другу. Студенты начинают выкрикивать с мест, не прося слова. Одна студентка размахивает руками. Маяковский: “Не машите ручкой, от этого груши с дерева не ссыпятся, а здесь человек на трибуне”. Приводя цитаты из выступлений студентов, Маяковский показывает, насколько плохо они разбирались в поэзии: “Я поражен безграмотностью аудитории. Я не ожидал такого низкого уровня культурности студентов высокоуважаемого учреждения”. Студент в очках кричит: “Демагогия!” – “Демагогия?! Товарищи! Это демагогия?!” – спрашивает Маяковский у публики. Студент кричит в ответ: “Да, демагогия”. Маяковский, склонившись вниз, приказывает ему с трибуны громогласным голосом: “Сядьте!” Отказавшись садиться, студент продолжает кричать. Все встают. “Сядьте! Я вас заставлю молчать!” Публика успокаивается, все садятся. В очередной раз Маяковский одержал победу в поединке с публикой. Но цена победы велика. Шатаясь, он спускается с трибуны и, опустошенный, садится на ступеньки. Покидая зал, он забыл трость, чего никогда прежде с ним не случалось.

Хотя в конце концов Маяковскому удалось покорить публику, он несколько раз за вечер демонстрировал явную слабость и оказывался в оборонительной позиции, что было для него крайне нетипично. Слабость была вызвана не только гриппом, но и другими факторами. За несколько дней до выступления Маяковский узнал, что журнал “Печать и революция” решил напечатать приветствие: его портрет, к которому прилагался следующий текст:

В. В. Маяковского – великого революционного поэта, замечательного революционера поэтического искусства, неутомимого соратника рабочего класса – горячо приветствует “Печать и революция” по случаю 20-летия его творческой и общественной работы.

Поскольку практически вся пресса бойкотировала выставку, для Маяковского эта инициатива была приятным сюрпризом – особенно с учетом того, что он никогда не сотрудничал в журнале и, соответственно, ни о каком кумовстве речь идти не могла. Приветствие должно было быть напечатано на отдельном листе, предваряющем передовицу, и это придавало ему лишний вес. Когда сотрудник журнала позвонил Маяковскому и сказал, что хотел бы послать ему несколько экземпляров, тот ответил, что заберет их сам, так как хочет лично поблагодарить редакцию.

Сделать это ему не пришлось, потому что, когда журнал вышел, страница с приветствием оказалась вырезанной. Текст изъяли по прямому приказу Артемия Халатова, главы Госиздата (издававшего журнал), который в письменном виде яростно обвинил редакцию в том, что она дерзнула назвать “попутчика” Маяковского великим революционным поэтом, и требовал назвать имя того, кто сочинил это “возмутительное приветствие”; редакции также было приказано проследить за тем, чтобы соответствующая страница была изъята изо всех пяти тысяч уже сброшюрованных экземпляров, – так и было сделано.

Для Маяковского, который немедленно узнал о случившемся, реакция Халатова стала еще одним горьким подтверждением того, что убийственная критика “Бани” и бойкот выставки были не случайностью, а сознательным проявлением отношения к нему властей. Каким бы могущественным ни был глава Госиздата, он никогда не решился бы пойти на такую резкую меру без одобрения высших инстанций, с которыми он, занимая столь ответственный пост, поддерживал постоянные контакты: так, например, именно в это время он переписывался со Сталиным по поводу необходимости очистить только что вновь изданные воспоминания Горького от ссылок на Троцкого…

Если игнорирование выставки “20 лет работы” и критика “Бани” еще не убедили Маяковского в том, что партийные идеологи относятся к нему с сильной подозрительностью, то это сделали слова Ивана Гронского, главного редактора “Известий”, оброненные однажды во время ночной февральской прогулки: “Владимир Владимирович, дело в том, что у вас расхождения с партией по вопросам художественным, точнее говоря, философско-этическим, более глубокие, чем вы думаете”.