Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг

Вечером Маяковский смотрел “Баню” в театре Мейерхольда. “Очень мрачный, он стоял опершись локтем о дверной косяк и курил”, – вспоминал Александр Февральский. Для того чтобы разрядить обстановку, он поздравил Маяковского с тем, что “Правда” напечатала положительную рецензию на пьесу – верным признаком того, что травле пришел конец. “Все равно теперь уже поздно”, – ответил Маяковский.

11 апреля

Через день после привета из палаты общин Маяковский получил еще одну открытку от Лили и Осипа, в которой, ссылаясь на текст его обычных телеграмм (“ЦЕЛУЕМ ЛЮБИМ СКУЧАЕМ ЖДЕМ”), они просят его придумать новый: “Этот нам надоел”. Если мнение Лили еще имело значение для Маяковского, то подобная брюзгливость вряд ли подняла ему настроение, а после разрыва с Кирсановом и Асеевым он крайне нуждался в положительных импульсах. Если отношения с первым более или менее наладились еще в марте, то с Асеевым все обстояло сложнее – хотя бы потому, что они знали друг друга дольше и были более близки. Лев Гринкруг, который в отсутствие Лили и Осипа взял на себя роль посредника, рассказывал:

Долгое время никто не хотел сделать первого шага, хотя обоим хотелось примириться. <…> В первых числах апреля я решил во что бы то ни стало помирить Маяковского с Асеевым. 11 апреля я с утра до вечера висел на телефоне и звонил то одному, то другому. <…> Маяковский говорил: “Если Коля позвонит, я немедленно помирюсь и приглашу его к себе”. Когда я об этом говорил Асееву, тот ответил, что “пусть Володя позвонит”, если Володя позвонит, он тотчас же приедет.

И это продолжалось целый день. Наконец, к семи часам вечера, я сказал Маяковскому, что мне надоело звонить по телефону: “Будь ты выше, позвони Коле и пригласи к себе”. Асеев пришел и вечером мы впятером (Полонская, Яншин, Маяковский, Асеев и я) играли в покер. Маяковский играл небрежно, нервничал, был тихий, непохожий на себя.

Помню, перед игрой он распечатал пачку в 300 рублей, и нельзя сказать даже, что он их проигрывал. Он просто безучастно отдавал их. А это для него было совершенно необычно, так как темперамента в игре <…> у него было всегда даже слишком много.

Асеев (который, кстати, утверждает, что телефонный разговор имел место днем раньше) был поражен равнодушием Маяковского во время игры. Обычно он громко разговаривал, шутил и угрожал призывами в духе “Лучше сдайся мне живьем”. Но в этот раз он был “необычайно тих и безынициативен. Он играл вяло, посапывал недовольно и проигрывал без желания изменить невезенье”.

В тот же вечер Женя отправила Осипу в Лондон письмо: “Коля помирился с Володей на почве карточной игры, – писала она, подводя итог. – То, что не смогла сделать долголетняя дружба и совместная работа, сделал покер. Гадость ужасная…”

После карточной партии Маяковскому предстояло выступать в Московском университете – но он там не появился, что случалось с ним крайне редко: он был очень обязательным и пунктуальным. Собралось много народу, и через час ожидания устроитель вечера Маяковского Павел Лавут послал за ним машину, сначала в Лубянский, затем в Гендриков. В то время частные автомобили в Москве были наперечет, и когда посланный Лавутом человек увидел перед собой “рено”, он попросил шофера преградить ему дорогу. Поняв, в чем дело, Маяковский сказал, что не знал о выступлении в университете, и после резкого разговора захлопнул дверцу и приказал своему шоферу ехать дальше.

Маяковский прекрасно знал, что у него вечером выступление, но из-за депрессивного состояния он вытеснил эту информацию из сознания. Когда их остановили, Нора находилась в машине, между ними разыгрывалась “очень бурная сцена”, начавшаяся, по ее словам, “из пустяков”: