Стажер диверсионной группы

– Товарищ подполковник! Первый взвод первой роты первого батальона пятнадцатой танковой бригады проводит банно-прачечные мероприятия согласно вашему распоряжению! Больных среди личного состава нет, вверенная техника исправна! Доложил капитан Маркарян!

– Вольно! – козырнул на полном автомате дед, похоже так и не переваривший полученную информацию об убитых мной врагах.

Даже не глядя на капитана, Петр Дмитриевич поднялся к идущей, похоже, через весь лесной лагерь тропинке и только тут обернулся ко мне.

– Прости, Игоряша, огорошил ты меня… – смущенно сказал боевой красный командир и, кашлянув, замолчал.

Я молча стоял и смотрел на этого сильного человека, так почему-то ошарашенного наличием у сына огромного личного кладбища. Знал бы ты, прадед, сколько у меня «там» могил осталось! И своих и чужих! Чужих, к счастью, гораздо больше… А вот подполковника свалившаяся ему вдруг на голову инфа просто вымораживала. Причем, насколько я понял, он готов был «принять и простить» парочку убитых фрицев, но не мог принять полторы сотни.

– И ты, сынок, ты… ничего не испытываешь? Ну, там… – Он опять смутился. Сморщился, крякнул, снял фуражку и стал зачем-то приглаживать вихор. – Вот же ж… – наконец выговорил Петр Дмитриевич. – В кои-то веки с ребенком о серьезных вещах решил поговорить… Поговорил, блядь!

– Да что там говорить, пап… Стоим рядом, оба живы-здоровы. Чего еще? Или тебе убитых фрицев жалко?

– Нет, конечно! – решительно сказал подполковник и, надев фуражку, снова обнял меня одной рукой за плечи и повел по тропинке в направлении штаба. – Ты большой молодец, сынок! И врагов ты правильно истребляешь, но…

– Тебя смущает, что я счет веду? – наконец догадался я. Да, в этом времени такая статистика для нормальных людей кажется проявлением какого-то психического отклонения. Интересно, а как же тогда зарубки на прикладах снайперов? Или они позже появятся, когда мера озверения с обоих сторон возрастет? А то, блядь, она сейчас на низкой отметке!

– Немного… да… – медленно выговорил прадед и вздохнул. – Впрочем, ведем ведь мы журнал боевых действий, где пишем количество уничтоженных вражеских машин, танков, орудий и личного состава! Так ведь и ты по тому же примеру… Ладно, проехали, сынок… Давай сменим тему… А вот упомянутые тобой упыри – это кто?

– Местные коллаборанты, предатели, пошедшие на службу врагу. Они тут у тебя под боком ловушку для окруженцев устроили: заманивали уставших красноармейцев на хутор, кормили-поили, добавляли маковой настойки, а когда бедолаги засыпали – связывали и сдавали немцам. Или на месте убивали.

– И ты их?.. – почему-то шепотом спросил прадед.

– Да, вчера всех прикончили, а хутор спалили! Спасли твоего лейтенанта Ерке и с ним еще несколько командиров и красноармейцев!

– Молодец, Игоряша! – искренне сказал Петр Дмитриевич. – Все-таки, наверное, я правильного сына воспитал!

– А как же, пап! – рассмеялся я.

Мы уже пришли – недалеко виднелась штабная палатка.

– А куда ты моих старших товарищей отправил, пап?

– В распоряжение капитана Кудрявцева! Они сами попросились. Захотели помочь в работе над посадочной полосой. Это тебе вот туда, налево. Порядка двухсот метров. Увидишь ельник, а через него как бы такой туннель – нечто вроде просеки, только с «крышей» из спутанных веток. Вот как пройдешь по этому туннелю, откроется старая гарь – участок, где пожар случился. Там они и должны работать!

– Спасибо, пап! Удачи тебе, товарищ командующий!!!

Петр Дмитриевич коротко рассмеялся над тем, как я его титуловал, хлопнул меня по плечу и быстрым шагом пошел к палатке. Я проводил его взглядом до самого входа – железный мужик, ни разу не оглянулся, видимо уже полностью переключившись в режим «работа».

Можно сколько угодно расписывать свои чувства, клясться в любви и верности, а в душе оставаться холодным и равнодушным подлецом, отменно уяснившим простые правила словесного обмана – посули, пообещай, наплети всякого, чтобы тебе поверили, – и получай дивиденды с легковерных лохов.

Ей-богу, глаза человечьи куда честней языка – они выражают именно то, что у тебя за душой. А когда ты расположен к человеку и он прекрасно знает об этом, к чему разговоры? Все и так ясно…

Вот как мне сейчас. Мне было отчетливо видно, что прадед немного стесняется своей любви к сыну, отчего бывает неуклюж и косноязычен, зато искренен. И мне оказалось очень приятно называть его папой – я словно вернулся во времени назад (хотя куда мне еще раз нырять в речку Хронос!) и ощущал Петра Дмитриевича своим настоящим отцом, тем, с которым в реальности я так и не посидел рядом.

Нет, тут ничего такого «психического» не происходило, я прекрасно понимал, что прадед – это прадед, но ощущение от этого не терялось, не умалялось нисколько. Я словно участвовал в добром розыгрыше подполковника, когда лишь он один не знал, что жизнь, видимая им, чуть-чуть фальшива. Мне так нравилось!

Да и разве я обманывал прадеда по полной? Нет же! Я ведь действительно его родственник, правнук. Душой. А телом – сын. Но душа млела…