К великим книгам должно постоянно возвращаться, перечитывать их, все медленнее, все внимательнее.
Что бы ни говорилось, всегда можно сказать лучше.
Помог ли мне жить хоть один концепт?
Несколько идей могли бы быть моими проводниками.
Некоторые образы – составить компанию.
И есть, слава Богу, музыкальные произведения, чтобы меня питать. И живые существа, чтобы меня спасать.
Я могу говорить лишь о том, что мне говорит.
Что сказать о людях, которые даже не подозревают чудовищности своих заявлений?
Вот и сегодня вечером господин X. высказался «со знанием дела» об иностранцах. И правда, швейцарский народ только что отклонил проект закона, который предполагал немного обустроить судьбу приезжих рабочих. И он (бравый служащий банка, в свободное время – церковный староста) говорит: «Им известно, зачем они приехали. Но вы сами знаете: они опасны. Они не должны приезжать к нам со своими идеями (sic). A что касается их жен, то дело обстоит теперь не так, как раньше: возможности транспорта позволяют этим людям ездить к себе легче, чем когда-то!»
Остановлюсь и попробую вообразить шизофрению того, кто оставил дома свои идеи и переступает границу с чьими-то другими, с мозгами, основательно промытыми от первоначальных заблуждений; представляю себе иммигранта, пересекающего пол-Европы в душном вагоне – туда и обратно, чтобы раз или два в год выполнить свой супружеский долг.
Но господин X. не дает времени поразмыслить, он продолжает: «И они все вруны! Я их знаю! Они все время жалуются! Я знаю, о чем говорю!» Он горячится. И после потока всех этих нелепостей, с той же естественностью, убежденностью и спокойной совестью, он роняет, наконец: «А я даже не расист».
Слишком много воздуха душит.
Дорого бы он заплатил, чтобы не иметь денежных проблем.
Воображение: рай и ад гипотез.
Подлинные проблемы требуют разрешения, а не их ликвидации.
Мертвые руки.
Слушаю знаменитые записи концертов, состоявшихся пятьдесят или шестьдесят лет тому назад. Едва отзвучала последняя нота, сотни, тысячи рук аплодируют под влиянием испытанного чувства. Слышу их, выражающих с силою бурную радость, свою благодарность. Мощный гул, словно от ударов волн.
Артист кланяется. Благодарит.
Публика продолжает хлопать.
Быть может, предупреждая молчание и одиночество, стерегущие каждого на выходе из концертного зала.
А эти руки – что с ними стало спустя пятьдесят или шестьдесят лет?
Сморщившиеся, высохшие, покоробленные ревматизмом – и это самые молодые времени концерта.
Другие же – большинство – умершие. Превратившиеся в пепел или в несколько косточек под землей.
Кончились аплодисменты, которые мелькали в полутьме зала тысячами светлячков, даруя забвенье о смерти.
Риск – в привыкании к злу, к нищете, к несправедливости.
Привыкнуть значит принять.
Бунт вовсе не болезнь молодости, как полагают благомыслящие: это главная и жизненная обязанность.
Милан.
Молчаливые улицы, ночь.
Крики (взрослых, но также и детей, в час ночи) слышны гораздо яснее.
Работа ночных рабочих. Шум лопат и метел. Фальшивые ноты.
Возвращение – мешающее заснуть – милицейских, встреченных во второй половине дня вооруженными; автобус с защитными сетками; демонстранты с красными флагами, которые еще вчера играли поп-музыку на площади Скала.
Возраст, когда желание сменяется желанием желать.
Часто нахожу одинаково законными, одинаково соблазнительными различные цели, учения или религии, тем не менее, враждебные друг к другу.
Как выйти из этого положения, не предавая себя и не обедняя?
Все эти мелкие дела и фальшивые жесты, которые не образуют течения дня, а его разрушают. Неощутимо.
Вот уже и вечер, и ночь. И всё у нас отнято – даже сон.
Вызывающий вид мирного (по видимости) сна других.
Трудность, столь частая, выбрать, решить, рассудить.
Смешной пафос. Однако решить – это разрубить живое, убить решение, – оно не было принято.
Как тут не колебаться.
«Не нужно строить себе иллюзий насчет других», – говорит она.
Возможно, она права. Это лучший способ приготовить себе – иногда – приятный сюрприз.
Однако подлинная проблема не здесь.
Главное – знать, какое количество иллюзий ты позволил иметь себе о себе самом.
Есть приемы защищаться от самого срочного.
И они есть у Времени, которые оно медленно, но верно применяет против нас (или за нас).
Мой проводник – тот, кто идет за мной, не отставая.
Есть и такие, чья похвала плохо скрывает презрение, зависть или страх.
История (человеческая) войн сделана из забвения предшествующих войн – и из злой памяти. Ее абсолютный ужас забывается, и помнятся лишь ужасы, требующие отмщения, – задетые честь и интересы.
Насилие не имеет конца.
Парадокс войны: часто ее начинает страх.
Враг тот, кого боятся. И чтобы не бояться, нападают.
Безнадежность некоторого досуга.
Досуг некоторой безнадежности.
Легче покупать или получать книги, чем их читать.
(Витгенштейн, например, уже два года лежит у меня на столе. И столько других, книг-страдалиц.)