Стеклянная женщина

Она подавляет всхлип и начинает оседать. Он бросается навстречу, подхватывает ее, не давая упасть, и прижимает к груди.

– Извини, я вовсе не хотел тебя напугать.

Он говорит невнятно, потому что уткнулся лицом в ее волосы, и она чувствует, как он целует ее в лоб.

– Я… – Она не в силах говорить. Пальцы его так бережно касаются ее лица, будто он держит что-то необычайно хрупкое.

Она отталкивает его.

– Где Йоун?

– В хлеву. Пьетюр с ним.

– Ступай к ним. Это очень опасно.

– Опасно говорить с тобой? Утешать тебя? Йоун не стал бы этому противиться. Он ведь не чудовище. – Он берет ее руку в свои ладони.

Роуса закрывает глаза. Она не может признаться, что дрожит от ужаса под взглядом собственного мужа. Паудль спросит, чем Йоун так напугал ее, и ей придется ответить, что он не сделал ровным счетом ничего. Но что время от времени, встречаясь с ним глазами, она словно заглядывает в глубины реки Хвитау, которая некогда топила всех без разбору, не жалея ни женщин, ни детей, а потом, нисколько не терзаясь угрызениями совести, несла дальше свои бурные воды.

Вместо этого Роуса говорит:

– По селению уже расползлись слухи. Йоун дорожит своим добрым именем. А я не хочу, чтобы он отослал тебя в Скаульхольт.

Паудль со вздохом выпускает ее руку.

– Тогда нужно придумать, как нам встречаться днем, у всех на виду.

Она кивает, прекрасно осознавая, что соглашается, пусть даже и на краткий миг, вступить в бушующие воды.

Паудль наклоняется и целует ее в щеку. Она вскрикивает, но не успевает сказать ни слова, как он уже спускается по тропинке к хлеву. По его походке она догадывается, что он смеется. Он всегда любил играть с огнем.

Через две недели после появления Паудля Йоун знакомит его с сельчанами. Он берет слово, когда заканчивается проповедь, и все собравшиеся на обнаженном хребте холма неподалеку от его дома вытягивают шеи, силясь разглядеть чужака.

– Это мой новый помощник, – объявляет он. – Кровный родич моей жены.

Паудль широко улыбается, и Йоун похлопывает его по спине. Пьетюр с угрюмым видом стоит поодаль.

Йоун возвышается над сельчанами и окидывает их взглядом.

– Не забывайте, что Библия велит нам быть покорными. Мы должны повиноваться воле Божией и слушаться тех, кто имеет власть над нами. Праздность – грех. Похоть – грех. Пустые сплетни – грех. Господь заповедал нам идти и впредь не грешить, ибо те, кто грешен, будут вечно гореть в геенне огненной[17].

В толпе слышны вздохи и шуршание, будто птицы взъерошивают перья, чтобы не замерзнуть в стужу.

Когда все начинают расходиться, Катрин приближается к Роусе и шепчет:

– Это было предостережение.

– Мне?

– Всем нам. Мы должны слушаться его и держаться в отдалении.

Вдруг Роуса замечает краем глаза что-то черное, парусящее на ветру. Подняв голову, она видит Эйидля, похожего на мрачного ворона. Он сидит на уступе поодаль, не сводя с нее блестящих глаз, а рядом маячит Олав, его приспешник. Олав так же широк в плечах, как и высок ростом; его багровое лицо – точь-в-точь кровяная колбаса, а руки, напоминающие бараньи окорока, сложены на огромной груди.

Олав склоняется к уху Эйидля и что-то ему нашептывает. Эйидль кивает. Оба они по-прежнему смотрят на Роусу.

В те дни, когда Йоун со своими помощниками не выходит в море, они с Пьетюром занимаются обучением Паудля. Дел у них полным-полно: распахивать поля, бесконечно возиться с овцами. Молодых ягнят нужно отлучить от матери, а взрослых самок обработать специальным раствором и остричь им шерсть вокруг хвостов, чтобы подготовить их к брачному периоду. Йоун и Пьетюр только раз показывают Паудлю, что от него требуется, и уходят. Роуса подозревает, что его испытывают, но это позволяет ей оставаться с ним наедине, не таясь, как они и хотели. Это позволяет ей жадно впиваться глазами в его лицо и хоть ненадолго, но воображать себе ту жизнь, которую она могла бы прожить с ним.

С овцами у Паудля не заладилось: они сопротивляются, и он едва успевает состричь клочок шерсти толщиной в палец, как овца выворачивается у него из рук.

– Да что ж такое! – не выдерживает он, когда рвется его вторая и последняя рубаха.

Роуса сидит неподалеку и ставит заплатку на дыру, проделанную в шерстяной материи бараньим рогом.

– Я могу помочь.

– Нет, ты сама посуди. Наверняка есть кто-нибудь другой, кому Йоун может это поручить. Существуют же умельцы, которые в два счета остригут овцу целиком.

Он хватает было овцу, но она уворачивается и снова сбивает его с ног.

Роуса туже затягивает нить.

– Йоун не любит чужаков.

Паудль усмехается.

– Ни один исландец чужаков не любит. Но я что-то не видал в здешних краях ни английских купцов, торгующих из-под полы, ни потерпевших кораблекрушение баскских китобоев, которых можно зарезать.

– Как ты можешь над этим шутить? – Роуса вспоминает, как в одном селении на берег выбрались китобои с затонувшего корабля, и местный bóndi распорядился каждому из них перерезать глотку или вспороть живот, а окровавленные тела отвезти подальше от берега и утопить. Волны долго потом выносили трупы на западное побережье. – Йоун вовсе не злодей, как тот bóndi.