Стеклянные дома

Совсем не Винни-Пух, не Пиноккио, не сказки на ночь нужны его сыну. Если они победят, это увеличит шансы Рей-Рея на то, что вырастет он здоровым и невредимым. И никогда не узнает, что же делать, когда прямая дорога ведет в колею.

 - Ладно, - Бовуар привлек внимание собравшихся агентов. - Давайте это сделаем.

Он снова бросил взгляд на большие настенные часы.

Без двадцати шесть.

Посмотрел на закрытую дверь. Нужно поговорить с Гамашем.  До того, как произойдет то, что должно произойти сегодня. Между ними не должно быть недомолвок.

*   *   *

Арман Гамаш ослабил галстук и вытянул мокрую от пота рубашку из-под ремня брюк. Подойдя к столу, он протянул руку к ящику, где хранил смену белья. Но передумал, и, вынув из кармана ключ, отпер верхний ящик. Выдвинув его, о посмотрел на лежащие там блокнот и салфетку.

Как давно - фактически несколько месяцев - он сюда не заглядывал.

Как давно - множество жизней назад - он написал эти слова на мятой салфетке.

Сколько жизней оборвалось из-за этого? Из-за него? Он не закрывал глаза на наркоторговлю и насилие. Он прекрасно видел, что происходит. Запрашивал сводки ежедневно. Подсчитывал цену испорченных судеб, потерянных жизней. Все из-за того, чему он позволил случиться.

Ничего не предпринимал.

Но теперь настала пора.

Отложив салфетку, Арман открыл блокнот и заставил себя прочесть написанное, начатое им в тот холодный ноябрьский вечер, когда Анри с Грейси свернулись калачиком у огня, а Рейн-Мари сидела рядом с ним на диване.

Он тогда смотрел на огонь и обдумывал совершить немыслимое.

Занимался ли тем же самым испанский конкистадор Кортес в своем долгом путешествии к Новому свету, размышлял Гамаш. Когда эти мысли впервые посетили Кортеса? Думал ли он о последствиях, когда отдавал тот роковой приказ - сжечь свои корабли? Знал ли он, какая бойня ждет впереди его солдат, моряков, ацтеков, чью цивилизацию они сотрут с лица земли?

И Гамаш решил, что в тот день, когда стопы конкистадоров коснулись песчаного побережья и в воздухе повис запах гари, вместе с ними на берег выбралось еще одно существо.

Заметили ли конкистадоры темную фигуру, идущую следом? Ужасного свидетеля жутких деяний?

Но, конечно же, дела их не признавались жуткими еще несколько сотен лет. Кортес был героем для всех, кроме ацтеков.

Позже, в более спокойные времена, перед приближением своей собственной смерти, думал ли Кортес о совершенном? Допускал ли сомнения в душу? Стоял ли нестареющий кобрадор у изножья его смертного одра?  

А Черчилль? Лишился ли он сна в ночь бомбежки Ковентри? Или в ночь, когда в отместку за чужую вину бомбили великий Дрезден?

Гамаш взял ручку, перевернул страницу, и начал писать.

Он писал о громадном грузе наркотиков, которому позволил пересечь границу прошлой ночью. В то время, когда должен был его остановить.

Он писал о жизнях, которые прервутся из-за его решения. О своем Ковентри. О своем Дрездене.

Он писал о месье Залмановице, и его загубленной карьере. О судье Кориво и осуждении, которое та понесет за то, что позволила им уйти, вместо того, чтобы задержать их. Как и должна была по закону.

Он писал о мужчинах, женщинах и детях, которые пострадали из-за его приказа свести борьбу с преступностью до минимума. Собрать все силы, сфокусироваться лишь на одной цели, одновременно создавая впечатление абсолютной, не вызывающей сомнений некомпетентности.

Арман Гамаш все это записал. Не утаил ничего. И когда описал то, что уже произошло, продолжил. Стал писать, о том, что случится сегодня.

Закончив, Гамаш отложил ручку, закрыл блокнот. Бережно уложил сверху салфетку.

Затем отправился в душ, смыть с себя пот и грязь. Вода была соленой на вкус. От пота. И от того, что стекало по его щекам.

*   *   *

 - Патрон?

Бовуар заглянул в офис шефа-суперинтенданта. Там было пусто. Он услышал шум в воды в ванной.

Жан-Ги не знал, как поступить. Остаться? Уйти?

Он не хотел стать свидетелем, как его начальник, его тесть выходит из душа завернутым в полотенце. Или того хуже.

Но и уйти, не сказав того, что собирался, он не мог.

Бовуар шагнул в комнату, закрыл за собой дверь и уже собирался сесть,  когда заметил на столе блокнот.

Озадаченный, он подошел к столу. Душ шумел. Ободренный этим, Бовуар открыл блокнот и стал читать. Когда воду в ванной выключили, он быстро захлопнул обложку, вернул на место салфетку и сел в кресло по другую сторону стола.

Появился шеф, облаченный в чистое, вытиравший голову полотенцем.

Он стал как вкопанный, увидев вскочившего на ноги Бовуара.

 - Жан-Ги.

 - Патрон. - Бовуар стоял, расправив худые плечи. - Извините меня за то, что я покинул сегодня зал суда. - Его голос был ровным, словно он рапортовал, или повторял заученное. - Это было непростительно.

Затем он оставил формальный тон и поник плечами.

 - Я не знаю, почему так вышло. Мы  проходили и через худшее. Я просто…

Арман стоял и слушал. Не пытался перебить. Не стал упрекать или разуверять, что все в порядке.

Он дал Жану-Ги возможность сказать то, что тому требуется. Пусть выговорится и потратит на это столько времени, сколько нужно.

 - Я испугался.