Стеклянные дома

 - Ну, это когда было, - протянула Джоан.

 - Этот закон все еще в силе кое-где. А он ведь бессовестный.

 - То есть, ты согласна с месье Гамашем? - спросила Джоан.

 - Если я с кем и соглашусь, то с Ганди, а не с Гамашем. Но может ли судья искренне верить в суд совести? В то, что он заменяет все остальные? Звучит анархически.

 - Прогрессивно звучит, - не согласилась Джоан.

 - Звучит как конец многообещающей карьеры судьи, - улыбнулась Морин. Она поцеловала Джоан, затем склонилась чуть ниже и поцеловала ее еще раз, прошептав:

 - А это за Ганди.

Глава 17

Двое мужчин снова схлестнулись.

И без того внимательные, зрители сейчас подались вперед,  не сводя глаз с квадрата в передней части зала суда, как с боксерского ринга, где протекала битва по делу об убийстве.

В зале судьи Кориво атмосфера наэлектризовалась. Подобное она не приветствовала. И так уже было достаточно жарко. И по ее мнению, электричество и правосудие  - две вещи не совместные.

Но теперь она хотя бы могла отследить первопричину. Эти двое лопались от антагонизма.

Пара слонов, как назвала их Джоан.

Вернее было бы сказать, пара диких слонов, решила судья Кориво. Обгадили ее первое серьезное дело.

Но даже это было неправильно.

Генеральный прокурор, месье Залмановиц, двигался с выразительной грацией и гибкостью пантеры. Он рассекал по своей территории, время от времени делая набеги в сторону стола защиты, но при этом не спускал глаз с человека на скамье свидетеля.  

Так хищник оценивает свою жертву.

А Гамаш? Сидел спокойно, словно у себя дома. Словно был хозяином этого кресла и свидетельского места, да и всего зала целиком. Вежлив, предупредителен, внимателен.

Его вопиющий покой резко контрастировал с вечным движением прокурора.

Гамаш был терпелив. У него хватало здравого смысла выжидать, пока нападающий противник не выкажет слабость.

Слоном он не был. Не был и пантерой.

Это был хищник высшего порядка, поняла она. Вершина пищевой цепочки.

Судья Кориво наблюдала, как месье Залмановиц сужает круги, окружает Гамаша, и она сама уже готова была замахать на прокурора, отогнать прочь.

Предупредить его, что подобное хладнокровие и самообладание, какие выказывает  шеф-суперинтендант Арман Гамаш, проявляются лишь у тех, кто не имеет природных врагов. И было бы фатальной ошибкой принимать его спокойствие за летаргию.

Сверххищник, цитирующий Ганди, восхитилась судья. И задумалась, делает ли это месье Гамаша менее или более опасным.

И решила, что единственным настоящим врагом такому человеку будет он сам.

Морин Кориво припомнила свою мимолетную фантазию, пришедшую ей на ум, когда она шагала по жаркой мостовой на обед с Джоан. О том, что эти противники на самом деле союзники, и лишь делают вид, что готовы вцепиться друг другу в глотки.

Но что заставляет их поступать подобным образом?

Конечно же, она знала ответ. Есть лишь одна причина, по которой они так себя ведут - хотят поймать хищника еще более крупного.

Судья Кориво взглянула на того, кто сидел на месте обвиняемого.

Возможно ли, чтобы кто-то выглядел настолько слабым, сломленным, а на самом деле был кем-то совершенно иным?

 - Перед перерывом на ланч вы рассказывали нам, шеф-суперинтендант, как сообщили новость о гибели Кати Эванс ее мужу, - говорил прокурор. - Дело было в ресторане.

 - В бистро, oui, - поправил прокурора Гамаш, и с удовольствием отметил, как Залмановиц ощетинился на его крохотное замечание.

В свою очередь, Барри Залмановиц смотрел на главу Сюртэ, удобно расположившегося на месте свидетеля и благодарил случай за то, что нанести удар этому человеку не составит особого труда.

Их совместный задушевный обед ничего не менял. Прокурору не нужно было притворяться, что он ненавидит Гамаша. Ненависть была искренней. Застарелой. Много раз они спорили по поводу судебных решений. Иногда прокурор отказывался выдвигать обвинение против того, кого Гамаш считал убийцей. Залмановиц утверждал, что улик мало, что они недостаточно убедительны.

«По вашей вине», - обвинял он Гамаша.

А шеф-инспектор Гамаш, тогдашний глава убойного, готов был назвать прокурора трусом, рискующим выдвинуть обвинение лишь в том случае, когда нет ни шанса на проигрыш.

Ирония состояла в том, что весь план строился на всеобщей уверенности в их взаимной ненависти. А красота плана заключалась в искренности этой самой ненависти.

Вышагивая по залу суда и поглядывая на спокойного человека на свидетельской скамье, прокурор ощущал неприкрытую злобу со стороны Гамаша. Хотя, там же присутствовала и настороженность.

Так велика была угроза, что Арман Гамаш заставил себя обратиться за помощью к человеку, обладающему исключительной возможностью эту помощь оказать. К человеку, которого он не любил и которому не доверял.

Это были самые необычные переговоры за всю карьеру Залмановица.

Гамаш вылетел в Монктон, потом добрался на машине до Галифакса, а Залмановиц прилетел прямо туда.

Они расположились в закусочной на набережной.  Закусочная была дешевой, даже по сомнительным стандартам докеров и рыбаков, и прочих завсегдатаев.