Стеклянные пчелы

Понятное дело, бывшие товарищи считали Филлмора перебежчиком, а он их – дураками. На чьей бы стороне ни оказалась правда, Филлмор был незыблем, верен себе, стабилен и монументален, как прообраз своей эпохи, который движет другими, но сам остается недвижим и настойчив. Я бы сравнил его с Талейраном или Бернадотом. Но вот радость жизни, ее очарование обошли его совершенно стороной. Он даже стряпать толком не умел. Я-то знаю: время от времени, так сказать «соблюдая традицию», старые товарищи собирались за общей трапезой, и тогда все, что только нашлось в хозяйстве съестного, летело в кастрюлю, сдабривалось, приправлялось и уплеталось с американской яростью и запивалось креплеными винами. Так было заведено, как и традиция обращаться к Твиннингсу, когда нужна была помощь.

Из всего этого следовало, что Филлмор начисто лишен фантазии, потому что такой рассудительный человек, знающий цену и меру вещам, не станет заниматься ничем абсурдным или нереальным. Этим всегда грешил я, еще когда ребенком листал меню: вечно я ищу то, чего не может быть. Все системы, в точности объясняющие, отчего мир устроен именно так, а не иначе, всегда вызывали во мне отторжение, как если бы я изучал тюремный устав, сидя в ярко освещенной тюремной камере. Даже если бы я родился в тюрьме и никогда не видел ни звезд, ни морей, ни лесов, и тогда мне хотелось бы иметь представление о том, что где-то существует свобода без границ в пространстве и времени.

Но моя несчастливая звезда устроила так, что я родился именно в эпоху жестких ограничений, обозримости и предсказуемости. Не только в политике царствовал авторитарный стиль жестокой однозначности и уверенности. Карьера Филлмора была выстроена именно на этой тотальной ограниченности.

Признаюсь, я давно принадлежал к тем, кто сделал ставку на интеллигентность, особенно когда работал в танковой инспекции. Весьма вероятно, это всего лишь позиция человека, который мается на своей сомнительной работенке и с завистью глядит на своих блестящих товарищей. Оставляю это на ваше усмотрение. Филлмор вознесся на вершину славы и издал мемуары. Как всегда, разумеется, четко просчитанные, отчего эта публикация стала очередной ступенькой в его карьере. Счастливый маршал-триумфатор на стороне тех, кто прав, должен достичь наивысшего положения либо в экономике, либо в политике. Это один из парадоксов времени, когда к солдатам на самом деле испытывают неприязнь.

Дзаппарони неспроста целое утро провел за чтением мемуаров этого человека. Но какого суждения он ждал теперь от меня? А речь шла вот о чем.

10

Дзаппарони обратил внимание на одно место почти в начале мемуаров, которое касалось начала эпохи мировых войн. Филлмор там упоминает о первых тяжелых потерях, которые списывает в основном на неопытность войск. Причиной потерь, среди прочего, было то, что противник сначала поднял белый флаг, дождался, пока наши войска расслабятся и беспечно подойдут поближе, а потом опять открыл огонь. Дзаппарони только хотел знать, пережил ли и я то же самое и обычно ли на войне такое вероломство.

Хороший вопрос. Я об этом думал. Судя по всему, после неудачного приветствия Дзаппарони желал перевести разговор на предмет, в котором я, по его мнению, должен был разбираться. Неплохой поворот.

Что касается белых флагов, то они – реквизит слухов, которые начинают распространять, как только появляется противник. Их отчасти придумывают журналисты, задача которых – как можно больше очернить противника. Есть в этом и немного правды.

Внутри войск, которые атакует враг, воля к сопротивлению распределяется далеко не равномерно, как кажется противнику. Как только приближается опасность, формируются разные участки фронта – на одних защищаются любой ценой, а на других быстро сдаются. И получается, что нападающие сталкиваются попеременно то с ожесточенным огнем сопротивления, то с признаками явного пораженчества. Противник не знает всех разнообразных причин, поводов и стимулов такого поведения, он терпит лишь следствия, ему недосуг разбираться, что, зачем и почему, и он неизбежно приходит к выводу, что его заманивают в ловушку. Получается своеобразный обман зрения, который вынуждает действовать определенным образом. По правде говоря, опасная штука такая путаница, тут бы самое время поостеречься, да не разобрать, что происходит. Мы переживаем то же самое, когда поранились обоюдоострым ножом, пытаясь швырнуть его в стену. Тот, кто действует, в ответе за вероломство, не наоборот. Ошибку совершает нападающий. Командиры, которые позволяют своим солдатам беззаботно приблизиться к противнику, не смыслят ничего в своем деле. У них голова забита стандартными маневрами.

Дзаппарони выслушал мое мнение, милостиво кивая.

– Недурно, пусть даже слишком уж человечно. Хорошо, что вы знаете рецепт. Упаси нас господь от такой западни. Господин маршал не затрудняет себя подобными сложными соображениями.

Он с явным удовольствием засмеялся и перешел ближе к делу: