Стеклянные пчелы

– Вы следили за дебатами по поводу оборонного законопроекта? С нас опять собираются содрать немыслимые деньжищи для возведения совершенно средневековых оборонительных сооружений, для создания полицейского государства и закрытого общества, которые будут плестись в хвосте цивилизации. В бюджете заложены даже расходы на лошадей, собак и голубей. Маршал уже знает, что пора осваивать новую профессию.

Так мы вернулись к тому, с чего начали. Ни за какими дебатами я не следил. Даже в лучшие мои времена. Лучше почитать Геродота или Везе из придворной истории, если скучно станет. В газетах я всегда пробегал глазами заголовки, мог почитать литературное приложение, остальное же меня не интересовало. А в последнее время у меня и денег-то на газеты не было. Да и желания их читать тоже никакого. Мог разве что поглядеть объявления о найме на работу в витрине. Самое устаревшее – это утренняя газета к вечеру того же дня. И вообще, я был занят изобретением новых уловок, чтобы спрятаться от кредиторов. Вот и вся моя политика.

У меня не было ни малейшего желания знать, как Дзаппарони представляет себе армию. Вероятно, он держит армию за одно из подразделений своих заводов, как комбинат, где работают профессора и инженеры в комбинезонах, общество не-кавалеристов, сыроедов с искусственными челюстями, которые любят нажимать на кнопку. Один математический кретин за секунду творит больше бед, чем Старый Фриц за все свои три силезских похода[15]. Тогда люди вроде Филлмора еще не становились маршалами. Скорее, в командование назначали таких полупсихов, как Блюхер[16], бессребреников с большим сердцем, у которых голова была лишь подручным инструментом. Но теперь на этой террасе меня одолевали совсем другие тревоги, но уж никак не исторические ретроспективы.

Мое мнение хозяину не понравилось, это точно. Дзаппарони вынудил меня высказать, что я думаю, и обошелся с моими воззрениями, как садовник обходится с деревом, у которого заметил проплешины в кроне. Он обозревал меня, как устаревшего, отсталого капитана, о котором заранее известно, что он никогда не дотянет до майорского звания. И зачем понадобилось ломать всю эту комедию, спрашивается. И шутка-то в том, что вообще-то это Дзаппарони должен был придерживаться моих взглядов, а мне больше пристали – его. Вместо этого он разоблачил меня как либерального болтуна.

Дзаппарони встал, кажется, собираясь со мной попрощаться. Но, к моему удивлению, он решил дать мне еще один шанс. Он кивнул в сторону сада, где из зелени у ручья торчала соломенная островерхая крыша.

– Мне надо еще кое-что уладить, господин Рихард, не подождете ли меня вон там. Скучать долго не придется. Там чудесное место.

Он дружелюбно кивнул мне, как будто мы только что закончили приятнейший разговор, который хотелось бы продолжить. Я спустился по лестнице, изумляясь тому, сколько времени решил уделить мне этот человек. Какой-то каприз, причуда. Его расспросы измучили меня, я устал. Хорошо, что разговор кончился. Я пошел в сад по тропе с таким же чувством, с каким мы выходим из кабинета после экзамена, когда звенит звонок на перемену.

На первом же повороте тропинки я оглянулся. Дзаппарони все еще стоял на террасе и провожал меня взглядом. Он кивнул мне и крикнул:

– Остерегайтесь пчел!

11

В доме и на террасе время протекало неторопливо, как у наших предков. Так бывает, когда идешь по лесу старыми просеками. Как будто оказался в первой половине XIX века или даже в XVIII. Каменная кладка стен, внутренняя обстановка, ткани, картины и книги – все свидетельствовало о солидной ручной работе. Чувствовалась старая мера, старая основа, старая кость, старая пядь, старая линия. Свет и огонь, кровать и стол ценились и оберегались здесь еще по-старому, здесь ощущалась эта роскошь человеческой заботы.

Снаружи было по-другому, хотя идти по тропинке, посыпанной мягким золотистым песком, было приятно. Я прошел несколько шагов, и следы мои стерлись. По песку как будто пронесся маленький вихрь, или как будто какой-то зверь отряхивался там, в земле. Тропинка стала гладкой, как прежде. Но я уже и без этого наблюдения понял, что здесь время бежит быстрее и вообще в саду надо держать ухо востро. В старые добрые времена были места, где «пахло порохом». Теперь угроза стала анонимной, она в самой атмосфере, но она ощущается. Она на каждом шагу.

Сад завораживал, очаровывал, здесь хотелось мечтать. Тропинка пошла вдоль ручья, по самому его краю. На берегу цвели желтые ирисы и белокопытник на песчаных отмелях. Над водой, задевая ее грудью, пролетали зимородки.

Пруды, в которых монахи когда-то разводили карпов, поросли зеленым ковром со светлой кромкой. Здесь желтела ряска, белели прудовые ракушки и водяные лилии. Пахло гнилью, мятой и корой ольхи, влажно-теплым болотом. Я подумал о душных летних днях, когда мы мальчишками сетью ловили рыбу вот в таких прудах. Мы с трудом вытягивали ноги из засасывающего ила, и из следов наших поднимался точно такой же, как сейчас, запах.