Стеклянный букет

Как я проклинал теперь свое упрямство! Мой ватник намок и тянул меня невыносимо. Я был точно в водолазном костюме, весящем целые пуды. Вот и берег — обрывистый, скользкий, желанный берег! Мы цепляемся руками за кочки, за землю, за клочки старой травы, мы так хотим поскорей выбраться наверх, уйти подальше от моста, попасть к своим!.. Но когда мы, наконец, влезаем на гребень, снова ударяет столб света, и нам обоим становится ясно, что теперь-то мы уж видны немцам, как на тарелке: два красноармейца в шлемах на обрывистом берегу.

— Поймали, — угрюмо бормочет Алька.

Он делает мне знак ложиться, но это уже бесполезно. Ночь сразу превращается в день. Взлетают ракеты, разрывы мин окольцовывают берег, река теперь совсем белая, пули бороздят воду, и, как от дождевых капель, на воде вскакивают пузыри. В детстве у нас была примета: когда на лужах от дождя вскакивают такие пузыри, значит дождь будет лить очень долго.

Я не успел додумать о дожде: что-то сверкнуло, точно распахнулась летка домны, и мне стало очень горячо и светло, и я на некоторое время ослеп, а потом, когда я прозрел, то увидел Альку, который что-то быстро делал с моими ногами и боком. Он нагнулся к моему лицу, заметил, что я смотрю на него, и, кажется, очень обрадовался.

— Жив? — торопливо сказал он. — Можешь держать меня за шею?

Я покачал головой, и от этого движения меня словно сунули в печку.

— Брось! Все равно крышка.

Но Алька крепко обхватывает меня, взваливает к себе на спину и на четвереньках очень быстро ползет по полю. Это то самое вспаханное поле, по которому мы ползли полтора часа тому назад. Оно и тогда показалось мне бесконечным.

Вдруг желтое пламя озаряет поле, земля качается и позади нас обрушивается лавина. Алькин голос, радостный, задыхающийся, говорит:

— Готово дело!

— Что готово? — Я еще не понимаю.

— Мост готов — взлетел! — объясняет Алька, весь трепеща от радости.

Но внезапно, я чувствую, что он вздрагивает и опадает подо мной.

Он очень долго лежит неподвижно и молчит, и мне становится страшно.

— Алька! — зову я. — Алька, Цапля, что с тобой?

И опять проходит очень много времени, пока, наконец, не раздается голос Альки, далекий, словно идущий из глубокой воды.

— Ничего, — говорит он, — я скоро, я сейчас…

И он снова ползет, таща меня на спине. Мимо нас идет ночь, идет время. Своего тела я совсем не чувствую, может быть, его даже нет. Немцы продолжают палить в нас, и лучи прожекторов снова мечутся по полю. В этих лучах, совсем близко от Алькиной головы, я замечаю голые ветки кустарника. Значит, скоро свои?!

Алька не отвечает мне, он ползет и ползет. Я опять слепну, и когда, наконец, прозреваю, мне вдруг становится удивительно спокойно и удобно.

Светает. Подо мной уже не спина Альки, а зеленые носилки, и мне видно лицо Сафонова, который идет рядом с санитарами.

— А где Алька? Сухонин где? — нетерпеливо спрашиваю я.

— Вон он, твой дружок. Всегда были соседями и в госпитале соседничать будете, — говорит Сафонов.

И я вижу рядом носилки, на которых несут очень бледного и серьезного Альку.

Он смотрит на меня.

— Помнишь, Алька, девиз: «Мужество побеждает все препятствия», — говорю я, радостно улыбаясь.

Нет, Алька не помнит такого девиза. Он морщит свои брови, такие хорошие черные брови, и очень старается припомнить, но не может.

— Серебряный щит, — напоминаю я. — Ну, помнишь твой серебряный щит?..

И тут Алька, видимо, вспоминает, потому что он вдруг краснеет и со своих носилок неловко протягивает мне руку.

— После налюбезничаетесь! — притворно свирепо кричит на нас Сафонов.

Но я не слушаюсь и сейчас же, сию же минуту говорю Альке, каким дорогим другом он стал для меня.

_____

3

Тетрадь Андрея Сазонова Повесть

7 августа

Сегодня день моего рождения. В подарок от мамы я получил эту тетрадь. На вид она совсем обыкновенная, только очень толстая. Но на самом деле это не простая тетрадь: ее завещал мне папа. То есть это я говорю «завещал» потому, что папа погиб в бою у Витебска, а он просто сказал маме, когда уходил на фронт, чтобы она отдала мне тетрадь, когда мне будет двенадцать лет и я стану «сознательный». И сказал еще, что и ему в двенадцать лет мой дедушка, а его отец, подарил такую же тетрадь.

Вот папа и начал описывать в тетради свою гимназию, товарищей, разные случаи из их жизни. И получилось так интересно, что потом его тетрадь ходила по всей гимназии и один учитель даже попросил ее у папы в подарок, потому что он сочинял книгу о гимназистах и хотел у папы что-то списать.

И я тоже решил делать, как папа. Я решил записывать здесь все, что увижу или услышу. Конечно, не чепуху какую-нибудь, вроде того что Паша Воронов напутал в диктанте, а Лешу Винтика разрисовали на перемене мелком. Нет, я буду записывать только важное и то, что меня интересует. Я буду писать о наших ребятах в школе и ничего не стану сочинять: пусть все будет такое, как на самом деле.

1 сентября

Сегодня первый день ученья, и я решил его описать в моей новой тетради.