Стеклянный букет

Пожалуйста! Мы с Винтиком стали складывать дрова у плиты, но Сонька замахала руками:

— Куда кладете? Не видите, что ли? Эта плита бутафорская! Это наш реквизит.

Что такое? Мы с Винтиком ничего понять не можем. Ре-кви-зит? Бутафорская? Никогда мы с ним таких слов не слышали.

А Сонька посмотрела на нас, плечи подняла:

— Не понимаете? Это плита не настоящая. Поняли теперь? Вон печка, которую мы топим.

И она показала нам маленькую печурку у окна.

Ладно, нам все равно! Мы начали складывать дрова у печурки. Но тут опять заплакал Славка:

— Кушать! Хочу кушать!

— Горе ты мое! Замолчи! Погоди, сейчас печку затоплю, сварю чего-нибудь, — сказала ему Сонька.

— Не «чего-нибудь», а рыбы ему свари. Вон у вас сколько рыбы, — показал Винтик.

Винтик ужасно любит всем давать советы.

— Эх ты, умник! Не видишь, что ли, — ведь рыбы-то резиновые! — засмеялась Сонька.

Тут мы окончательно вытаращили глаза: что же это такое за комната? Куда ни посмотришь, все не настоящее.

Сонька посадила Славку на постель, а сама — к печке.

Положила туда поленья, бумагу, спички. Копается, а печка горит плохо.

Мне прямо досадно было на нее смотреть.

— Дай-ка мне ножик, — сказал я.

Она нехотя отдала мне ножик. Я настругал щепок посуше, мы с Винтиком подложили их под дрова в печку, и огонь так и пошел плясать.

— Можешь теперь варить, чего тебе надо, — сказал я.

Сонька ничего мне не ответила. Она раздевала Славку.

— Что это у вас за обручи? — спросил Винтик.

— Не смей их трогать! — опять рассердилась Сонька, и даже косы у нее запрыгали. — Оставь их в покое!

Мы посмотрели на нее, засмеялись как можно обиднее и ушли.

25 сентября

Сегодня, когда я шел из школы, я вдруг услышал — кто-то плачет. Плакал мальчишка на трамвайной остановке. Я подошел поближе и узнал Славку из одиннадцатой квартиры. Он держался за руку Соньки и уж не плакал, а просто ревел так, что кругом собирался народ.

— Чего это он у тебя? — спросил я.

У Соньки был расстегнут ватник и лицо на этот раз было не сердитое, а скучное. Она и виду не подала, что узнала меня.

— А тебе что? Не твоя забота.

— Ну и пусть ревет, — сказал я и хотел уйти.

Тогда она сказала:

— Он просит подарить ему семнадцатый номер.

— Что такое? — я даже не понял.

— Славка хочет, чтобы я подарила ему трамвай семнадцатый номер. Ему понравился этот трамвай — такой большой голубой вагон… А как я могу подарить трамвай? Сам подумай…

— Чего тут думать? — говорю я. — Подари ему этот семнадцатый номер — и все.

— Как?

— А вот как…

Как раз в эту минуту подошел голубой семнадцатый номер. Я говорю Славке:

— Перестань. Вот твой трамвай. Бери его себе на здоровье. Мы его тебе дарим.

Славка на минуту прекратил рев, посмотрел одним глазом на трамвай.

— Скорей, — тороплю я его, — садись, Славка, вези нас на своем трамвае.

Славка заторопился ужасно. Мы полезли в трамвай. Сонька уже сообразила, в чем дело, и спрашивает:

— Славка, а мне можно на твоем трамвае покататься?

А Славка серьезно так отвечает:

— Мозно.

Трамвай трогается, я говорю:

— Славка, раз тебе подарили трамвай, ты должен следить, чтобы все пассажиры брали билеты.

Все услыхали наш разговор, начали смеяться. А Славка и думать забыл плакать и кричит:

— Билеты! Билеты! Берите билеты!

Сонька тоже стала смеяться. Когда она смеется, она на белку похожа: зубы мелкие, белые, глаза черные, вроде ежевики. Ну, мы, конечно, немного поездили, потом я сказал:

— Ты, Славка, отправь свой трамвай отдыхать. Ему пора отдохнуть, да и нам нужно обедать.

Славка услыхал слово «обедать» и сейчас же закричал:

— Мой трамвай едет отдыхать, а я — кушать…

Мы сошли с трамвая, и Славка важно махнул рукой водителю: можете отправляться.

Сонька мне тихонько сказала:

— Ты здорово это придумал насчет трамвая. А у меня он бы до завтра не унялся. Ты молодец!

Она пошла со Славкой домой, а я еще долго ходил по двору.

30 сентября

Я теперь уже все узнал про Соньку и вообще про жильцов из одиннадцатой квартиры. Фамилия их Зингер, и это те самые Зингер, которые выступают в цирке жонглерами. Мать Соньки — самый главный жонглер, я ее видел: она большая, тоже черная и очень раздражительная — часто ворчит на детей. А отец — маленький, веселый, все шутит, и Сонька говорит, что он умеет играть на шести разных инструментах. Комната у них такая странная потому, что они только недавно приехали из Киева. Там у них была квартира, но немцы ее сожгли, и они теперь все свои цирковые вещи держат в одной комнате.

Бутылки, которые мы у них видели, называются по-цирковому булавами, и Сонька умеет ими жонглировать. Только она ни за что не хочет быть циркачкой. У нее есть мечта, но она мне ее еще не открыла.

— Может быть, открою когда-нибудь, — сказала она мне вчера.

Я теперь иногда к ним хожу, когда их мать и отец в цирке. У них интересно. Сонька всегда чего-нибудь представляет: или как кошки на крыше ссорятся, или как один старый клоун по имени Пуцци сам себе на ноги наступает, сердится и сам перед собой извиняется. Славка сидит на матраце и хлопает в ладоши, аплодирует, как зрители в цирке. И я тоже аплодирую, и мы играем в публику.