Стеклянный букет

Первым делом мы попали в комнату, где были сложены трофейные немецкие знамена. Почти все они — черные, с вышитыми на них черепами и костями. От серебра и золота знамена топорщатся, коробятся, как жесть. Честное слово, кажется, что об них руки поцарапать можно. Кисти на толстых шнурах, позолоченные наконечники, разные банты. Чуть тронешь знамя — оно трещит, скрипит, точно зубами лязгает. На черных лентах прикреплены медные пластинки. На пластинках — названия городов. Названия все французские: Шартр, Орлеан, Седан, Париж. На одном знамени я насчитал тридцать четыре такие пластинки — тридцать четыре французских города.

— Это франко-прусская война 1870 года, — сказал нам Николай Митрофанович. — Немцы тогда жгли города Франции, грабили и убивали французских женщин и детей. В одном селении лежал больной мальчик. Немцы ворвались в дом, убили мать этого мальчика, а дом подожгли. Мальчик в бреду звал мать: «Мама, мама, я хочу пить! Мама, дай мне воды!» Огонь свистел и трещал. А немцы, носясь по улице, орали: «Хох!»

Николай Митрофанович взял в руки одно из черных знамен.

— Они хотели водрузить свои знамена в Москве. Они хотели, чтобы это знамя развевалось над нашей школой и чтобы в нашем классе курили немецкие солдаты. А теперь, в день парада Победы, наши герои-красноармейцы бросили фашистские знамена к подножью ленинского Мавзолея.

Мы все видели в кино «Парад Победы», а некоторые ребята даже были в этот день на Красной площади. Но все-таки было очень интересно потрогать своими руками эти злые гитлеровские знамена.

Потом Николай Митрофанович повел нас в другой зал. Там были собраны оружие и знамена нашей Красной Армии и тех полков и бойцов, которые особенно отличились в Отечественной войне. Я сам трогал винтовку № 14349, из которой два брата, оба Герои Советского Союза, застрелили шестьсот тридцать гитлеровцев. Николай Митрофанович подвел нас к куску красного шелка, на котором был вышит наш государственный герб и номер полка. На красном шелку темнело большое пятно.

— Что это за пятно, по-вашему? — спросил нас Николай Митрофанович.

— Это кровь, — сказал Паша Воронов.

— Правильно, — кивнул Николай Митрофанович. — Это кровь молодого знаменосца, который спрятал на своей простреленной груди знамя полка, чтобы оно не досталось фашистам. Тяжело раненный знаменосец лежал у деревни, занятой немцами. Ночью его случайно нашел старик-колхозник, осторожно перетащил к себе в избу и вместе со старухой-женой стал перевязывать раненого, Но было уже поздно: слишком много крови потерял молодой знаменосец. Перед смертью он отдал колхознику окровавленное знамя: «Береги его, как самого себя. А вернутся наши — отдашь Красной Армии и скажешь, что я погиб, защищая знамя». Так сказал молодой знаменосец и умер. Старик тайно похоронил его и зарыл знамя в подполье, А когда Советская Армия прогнала немцев из деревни, старый колхозник принес командиру полка бережно завернутое знамя и рассказал эту историю.

Мы все слушали Николая Митрофановича, смотрели на темное пятно и видели перед собой лицо знаменосца и как он говорит старику свое завещание.

— Знаете что, ребята, — сказал вдруг Винтик, — мне бы хотелось приветствовать это знамя, отсалютовать ему по-военному.

— И мне! И мне! — сказали многие из нас.

Тут вдруг вышел вперед Паша Воронов.

— Смир-р-но! — скомандовал он.

(Паша у нас на военных занятиях старшина.)

Мы сразу поняли и встали в положение «смирно».

— Равнение на знамя! — опять скомандовал Паша. — Ша-агом — арш!

И мы, повернув головы к знамени, с пионерским салютом прошли мимо него военным шагом. И вместе с нами шагал и приветствовал знамя Николай Митрофанович.

10 марта

Заходила Соня, веселая-превеселая. Она уже начала ходить к преподавателю заниматься. Вообще у них в семье сейчас все наладилось: Славка в детском саду, они купили мебель, и мать повеселела и не так часто сердится.

Мне даже немного завидно стало: у нас все-таки не очень хорошо, и кто знает, когда папа поправится?

15 марта

Сейчас уже поздно, и папа спит. Я только что ходил к нему. Он спит совсем по-старому: поднял коленки чуть не к самому подбородку. Я тоже так люблю спать, и мама всегда называет это «спать по-папиному».

Когда я был маленький, я по утрам всегда залезал к папе в постель, а папа всегда ворчал, что я мешаю ему свертываться калачиком, как он любит.

Когда я увидал, что он спит по своей любимой привычке, у меня вдруг защемило внутри. Неужели он никогда не будет ворчать на меня, как тогда? И не будет слышать, как я ему говорю: «Папка мой, хороший! Мой самый-самый дорогой…»?

21 марта

Вчера Дима Чистяков катал нас на своей машине; то есть машина, конечно, не его, а отцовская, но Димка выучился ее водить и приехал на ней в школу. Вот шум поднялся! Все ребята выскочили на крыльцо, повисли со всех сторон на машине, стали просить, чтобы Дима покатал. А Дима сидел за рулем «мерседеса» и старался делать вид, что ничего особенного нет и что он прямо от рождения умеет управлять автомобилем.