Стеклянный Дворец

— Нет. Видишь ли, все мы привязаны к Моханбхаю — и мин, и мебия, и большинство остальных. Все мы по-своему, но любим его. Он прошел с нами через всё, всегда находился рядом. Некоторым образом он сохранил нам жизнь и здоровье. Единственный человек, который этим расстроен — это сам Моханбхай. Он считает, что твой муж отправит его в тюрьму, когда всё выяснит.

— А что насчет принцессы? Что чувствует она?

— Она словно родилась заново и спаслась из обиталища смерти.

— А что насчет тебя, Долли? Мы никогда не говорили о твоем будущем. Как насчет твоих перспектив выйти замуж и завести детей? Ты когда-нибудь об этом думала?

Долли прислонилась к стене, устремив глаза на шумящее море.

— Сказать по правде, Ума, я постоянно думаю о детях. Но когда мы узнали о ребенке принцессы, ребенке Моханбхая, случилось нечто странное. Все эти мысли выветрились из моей головы. Тем утром, когда я услышала, как девочки спрашивают Первую принцессу: "Ребенок вырос?". "Ты чувствовала прошлой ночью, как он шевелится?", "Где сегодня его пяточки?", "Мы можем потрогать его голову?", я почувствовала, что могу и сама ответить на любой из этих вопросов, словно это был мой собственный ребенок.

— Но, Долли, — мягко произнесла Ума, — это не твой ребенок. Неважно, насколько он кажется твоим, он не твой и никогда им не будет.

— Тебе это может показаться очень странным, Ума. Я могу представить, каким это должно казаться для кого-нибудь вроде тебя. Но для нас всё по-другому. В Отрэм-хаусе мы пробуждаемся среди тех же звуков, тех же голосов, тех же видов и тех же лиц. Нам приходится довольствоваться тем, что имеем, искать счастье там, где мы можем его найти. Для меня неважно, кто выносит этого ребенка. Сердцем я чувствую, что ответственна за его зачатие. Достаточно того, что он войдет в нашу жизнь. Это делает его моим.

Взглянув на Долли, Ума увидела, что в ее глазах стоят слезы.

— Долли, — сказала она, — разве ты не понимаешь, что с рождением этого ребенка всё изменится? Той жизни, которую ты ведешь в Отрэм-хаусе, придет конец. Долли, тебе нужно уехать, как только предоставится возможность. Ты свободна и можешь уехать — ты одинока и находишься здесь по своей воле.

— И куда я поеду? — улыбнулась ей Долли. — Это единственное место, которое я знаю. Это мой дом.

Глава десятая

Разлившиеся после муссонов и нагруженные древесиной ручьи впадали в Иравади, словно столкнувшиеся поезда. Разница состояла лишь в том, что это действие было протяженным по времени — столкновение, длящееся денно и нощно, многие недели. Река теперь превращалась в взбухший сердитый поток, взбаламученный сталкивающимися потоками и водоворотами. Когда притоки устремлялись в реку, двухтонные бревна делали кувырок в воздухе, стволы пятнадцати футов длиной кидало по воде, как брошенную блинчиком плоскую гальку. Шум походил на артиллерийскую канонаду, когда эхо взрывов прокатывается на многие мили вокруг.

Именно в тех местах, где в реку впадали притоки, прибыль тиковых компаний подвергалась наибольшему риску. Течение Иравади в сезон было настолько быстрым, что древесину можно было легко потерять, если поскорее не подтащить к берегу. Именно здесь, при необходимости, движением бревен начинали управлять не с суши, а на воде, не оо-си со слонами, а сплавщики и прочий речной люд.

У слияния ручьев и реки стояли на страже добытчики, которые захватывали плывущие по реке бревна. За три анны за бревно пловцы протягивали через реку сеть из человеческих тел, вытаскивали бревна из течения и направляли их к берегу. В начале сезона целые деревни снимались с места, чтобы устроить поселения вдоль реки. Дети несли караул на берегах, а старшие заходили в воду по грудь, уворачиваясь от огромных бревен и обходя бурлящие водовороты из тикового дерева. Некоторые добытчики возвращались на берег, лежа ничком на захваченном бревне, а другие садились на них верхом с ногами в воде. Лишь немногие плыли стоя, направляя вращающееся, покрытое мхом бревно цепкими пальцами ног, это были монархи реки, признанные мастера-добытчики.