Стеклянный город

Скрипка пела, плакала, и Меган не понимала, отчего эти звуки так пронзительны и печальны, ведь большего момента счастья она не знала отродясь. Век бы сидела в траве и рисовала, рисовала, рисовала свое место, свое убежище, которое видело таинство первого поцелуя, и шепот, и слезы, и отчаяние, и теперь вот — сияющую радость.

Скрипка пела, и карандаш летал над бумагой, воплощая в жизнь — в реальность — сокровище и мечту.

— Спасибо, моя леди, — хрипло прошептал Дроссельфлауэр, принимая рисунок из ее дрожащих рук. — Спасибо.

Он посмотрел на него и едва слышно шепнул:

— Совсем другое. Совсем не похоже.

А после встряхнул рисунком, словно стряхивая с бумаги и деревья, и траву, и грот, и они немедленно выросли вокруг, вписываясь в городской ансамбль, оставляя Меган смотреть на это словно бы со стороны.

Скрипка стихла.

Меган открыла глаза.

Она по-прежнему сидела в кресле, а Дроссельфлауэр стоял у окна, опустив смычок. Руки его дрожали, по щеке тянулась блестящая дорожка слез.

— Спасибо вам… — прошептал он.

Меган показалось, что, пока он играл, произошло что-то важное. Что она что-то думала, чувствовала — видела! — но не могла вспомнить что.

Она попыталась встать из кресла, но ноги стали ватными и отказывались повиноваться.

Господин мэр тем временем отложил скрипку и нажал на незаметную панель в стене. Механизм-игрушка мастера Гануша вновь скрылся в стене.

— Я не могу идти, — пожаловалась Меган, чувствуя подкатывающую слабость.

— Я вам помогу, — ответил господин мэр и легко, словно девушка ничего не весила, подхватил ее на руки.

— Мне надо идти, — прошептала Меган.

— Не надо. — Глаза Дроссельфлауэра блеснули. — Вы уже пришли.

Меган дернулась было, но он держал крепко, не выпускал, только смотрел, смотрел, смотрел, и чернота из его зрачков накинулась на Меган, и она лишилась чувств.

* * *

Хью лежал обнаженный на мраморной плите, установленной в одном из банных помещений. Вокруг клубился дым, было жарко, и пот заливал лицо. О таких банях Хью только слышал раньше — кажется, это что-то восточное, что сухим паром доводит до истомы.

Таласс склонился над ним — сейчас, когда на нем не было узкой, стесняющей одежды, можно было увидеть, что он был вовсе не так худ, как казался. Наоборот — жилистый, но с хорошей мускулатурой, он явно был крепок и силен. И сейчас он удерживал Хью за поднятые руки одной своей и торопливо шептал:

— Я не сделаю тебе больно.

В другой руке у него был большой ритуальный кинжал. Хью понял, что кинжал это так же сделан из стекла — и это уже не показалось ему странным. Он знал, каким твердым, каким острым может быть стекло, а нож был великолепной работы.

Хью сглотнул.

— Может, не надо?

— Не бойся, — шепнул Таласс. — Ты даже не почувствуешь ничего, кроме облегчения.

Хью прикрыл глаза — и через мгновение открыл их вновь, почувствовав ледяное прикосновение стеклянного лезвия к своей левой ступне. Таласс срезал его тень плавным осторожным движением, опасаясь поранить Хью. Хью закрыл рукой глаза и стиснул зубы, ощущая себя чертовым Питером Пеном. Или Джеми Кармайклом. У кого там еще потерялась тень? Питеру тоже казалось это хорошей идеей…

Впрочем, эта тень настолько опротивела Хью за годы совместной жизни, что за возможность расправить спину и ощутить себя свободным от прошлого, от собственной трусости и слабости, когда он боялся поговорить с больным отцом или сбегал из дома, чтобы не помогать матери — возможность избавиться от всего этого казалось ему бесценной.

«И почему я так хотел отсюда сбежать?» — поражался он. — «Разве это не место, куда я всегда стремился? И о таком друге как Таласс можно только мечтать. Я — точно мечтал. Именно о таком. Таласс ведь потерял близкого друга. Возможно, он правда видит его во мне, ну и что?»

С каждым движением стеклянного ножа Хью становилось легче и легче, пока он не воспарил — по ощущению — к холодному серому небу с мраморными прожилками.

Таласс поймал его за плечи.

— Ну, куда ты? — рассмеялся он ему на ухо. — Лежи, лежи, какое-то время надо.

Хью прижался к Талассу, почувствовал, что, несмотря на то, что в бане было горячо и душно, его колотило как от холода. Таласс отложил ритуальный нож и обнял его в ответ.

Его тепло согревало.

— Что теперь? — спросил Хью. — Что будет теперь?

— То, что захочешь, — мягко ответил Таласс. — Больше ни к чему бежать.

— Меня никто и нигде не ждет, — пробормотал Хью. — И я думал, с чего бы теперь все было иначе? Но как легко…

— Кем ты хочешь стать? — Таласс прочертил на его руке вопросительный знак.

Было щекотно, и Хью рассмеялся.

А потом сказал тихо:

— Архитектором. Мне всегда это нравилось — воплощать прекрасное в веках. Только из камня, надолго. А то строят все из стекла, и…

— Но Марблит тоже из стекла! — возразил Таласс. — Однако стоит, и хорошо стоит. Мне кажется, ты недооцениваешь возможности стекла.

— Может быть, и так…

— Значит, архитектором? Строить новые дома, давать вторую жизнь материалам… Ты полон сюрпризов, мой мальчик.

— Это плохо? — напрягся Хью, и Таласс тут же поспешил разуверить его:

— Что ты? Напротив. Это замечательно.