Стеклянный омут

Что имела в виду старуха Клавдия, когда, отговаривая его от задумки три года назад, напомнила ему о случае тогда еще пятнадцатилетней давности? «Помнишь? — спросила старуха. — О том даже в газете писали!»

Он помнил. Но историю узнал не из газеты, а от деда: об этом шумела вся деревня. Тогда едва не утонула беременная женщина. Да не просто случайная женщина, а хорошо им знакомая. К счастью, ее спасли. К несчастью, потрясение не прошло для бедняги даром. Говорили, что женщина повредилась умом, а год спустя покончила с собой. Михаил эту историю знал, но ни с кем не обсуждал. Сочувствовал двум девочкам, оставшимся без матери на попечении старой бабки. Они с дедом, помнится, частенько передавали сиротам гостинцы. Пожилая женщина не всерьез сердилась, мол, зачем, сами справятся, но все же брала то миску отборной клубники — побаловать девочек, то пакет наливных краснобоких яблок. То молодой картофель, то еще что с дедова огорода. У них имелся и свой участок, конечно, но когда им было заниматься огородом? Так, выращивали, что могли...

Но почему Клавдия напомнила ему о той истории? Может, просто хотела так указать на то, что он сейчас сам обнаружил, составляя родословные жителей? Но тот случай никак не укладывался в схему.

«Гляди, Михаил, грядут нехорошие времена. Оставь-ка ты это затею», — предрекала старуха Клавдия три года назад, незадолго до его собственной трагедии. Как жаль, как жаль, что он не выслушал бабку до конца! Отмахнулся от ее слов недоверчиво. Расценил их по-своему: старожилы против затеянных им переделок, не хотят пускать в родные места чужаков. Хотя эти места всегда славились гостеприимством.

Поговорить бы сейчас с Клавдией, выспросить, что она знала. Да не поговоришь уже... Одна надежда — на Риту.

1995 год. Ольга

Темнота давно уже зовет ее, гипнотизирует, затягивает в свою воронку. То вкрадчиво шепчет, суля всевозможные блага, то подталкивает к краю пропасти, откуда доносится хохот бесов. Языки пламени адских костров, вырывающиеся из пропасти, лижут черное небо, от жара, кажется, плавится кожа. Она изо всех сил сопротивляется, борется с темнотой, чтобы не упасть в нее. И не падает пока лишь потому, что темнота забавляется, играя с ней, как кошка с мышкой, то отпуская, то вновь накрывая лапой. Потому что знает: жертва от нее не сбежит.

Кто-то трогает ее за ногу. Она опускает взгляд и видит поднятые на нее глаза малышки. Во взгляде крохи — любопытство и ожидание. Но так видится всем тем, кто не знает, что темнота уже расставила фигуры на шахматной доске, предвкушая беспроигрышную игру, просчитала заранее ходы и сделала ставку вот на эту девочку. Вот они, демоны, — в глазах крохи. Светлые глаза ребенка застилает тьма. Расплывается по радужке небесного цвета, ползет дальше чернильными пятнами — до тех пор, пока глаза девочки не становятся полностью черными. Ни белка, ни голубой радужки — сплошная чернота, в которой резвятся-купаются бесы.