Стеклянный занавес

– Когда Борис Николаевич победит, у вас отберут помещение! Потому что вы в нём не играете, а сдаёте под чёрт-те что! – докричал мужчина в шейном платке.

– Ха-ха-ха! А вы вообще пускали за деньги саентологов, прости господи! – огласила артистка зал мефистофелевским смехом и размашисто перекрестилась.

– Лебёдка, хватит её, иди направо, – окликнула Ада.

– Что вы думаете о втором туре выборов? – спросила Валя мужчин за очередным столом.

– Мы, представители союза композиторов, хотели бы передать через вас Борису Николаевичу Ельцину несколько вариантов нового гимна страны, – откашлявшись, сказал худенький мужчина в бархатном костюме. – Глинка – великий композитор, но на него невозможно положить текст государственного гимна!

Потом Вале уже казалось, что все они говорят одно и то же:

– Передайте мой сборник стихов президенту, я посвятил ему десять стихотворений! Пусть Ельцин заберёт у Украины Крым! Скажите ему, что мне, скульптору, не нравится памятник Жукову! Куда дели наши сбережения? Правда, что у Ельцина бабка еврейка? Его поддерживают масоны? Ваш Ельцин символизирует катастрофизм как основной способ российского выживания! В истории действует правило самоосуществляющихся пророчеств! В России много лесов, поэтому русский человек либо икона, либо дубина!..

К концу съёмки все они орали одновременно, операторы бегали, выбирая самого громкого и странно одетого, а Валя вконец одурела.

– Финиш, финиш, – наконец замахала руками Ада. – Три часа корячимся! Всем спасибо! На выходе вам вручат книгу про Бориса Николаевича и бутылку спонсорской водки! Кубинский, голубчик, останьтесь. Лебёдка, ты жива?

– С трудом. – Казалось, из неё выпили всю энергию.

– Осталось снять Кубинского.

Валя подошла к Кубинскому, он с полузакрытыми глазами теребил клавиши, что выглядело как пятисотпроцентная клюква. Облокотившись на рояль, Валя выговорила жутчайшую фразу из-под пера Смитихи:

– А как здесь оказались вы, далёкий от политики, избалованный западным признанием и лучшими залами Европы?

И специально выговорила её так, чтоб Смит услышала, что это словесный беспредел.

– Стоп! – заорала Ада так, что Кубинский вздрогнул. – Ларис, ты это бухая писала?

– Это чтоб выйти из официоза… Сделать инджойней, – засуетилась Смит.

– Скажи по-людски, – устало попросила Рудольф Валю. – Я тебе, Лариса, потом устрою полный инджой!

– Господин Кубинский, вы так долго концертировали на Западе, и вдруг вы тут… Сегодня, сейчас, – сказала Валя, с трудом не добавив «среди этих козлов».

– Я просто устал жить без русской речи… Не знал, что выборы, – искренне ответил Кубинский, ни Кейтсониха, ни Ада, слава богу, не нашпиговали его агитационными текстами. – Я – музыкант, и лично меня не может не огорчать, что преподаватели нашей консерватории – а поверьте мне, у нас великая пианистская школа – живут на копейки! Но я понимаю, что по-другому сейчас быть не может. Старики и сироты живут ещё хуже.

– Вы гражданин России? – уточнила Валя.

– Обижаете! – Кубинский так оскорбился, что даже встал из-за рояля, словно заиграли государственный гимн. – А кем ещё я могу быть?

– Спросила в том смысле, будете ли вы голосовать и за кого будете голосовать? – подвела его Валя к теме.

– За Ельцина, конечно… Хотя он мне не нравится. – Кубинский говорил как-то очень трогательно и по-детски. – Но я очень не хочу, чтоб вернулись коммунисты. Я помню, как музыканты уезжали на гастроли, чтобы остаться за границей… Потому что жить дома было невозможно. Явлинский в целом тоже фигура приятная. Но он какой-то несобранный, рыхлый. Знаете, как у музыканта бывает, и мозги, и душа, и техника, а выложиться до конца на концерте не может. Вроде и начнёт хорошо, а потом ниже, ниже, ниже… И к концу рассыплется!

– Гениально! – завопила Ада. – Снято! Этой пургой и закончим!

По дороге домой Валя была сама не своя. Казалось, её пропустили через строй. Она никогда не видела такого количества известных, образованных и совершенно бесстыдных людей, собранных в одном месте.

Детство в маленьком городке готовило Валю к тому, что где-то там, на старых московских улицах, обитают небожители, играющие в пьесах Чехова, пишущие за антикварными письменными столами толстые романы, поставленными голосами поющие романсы, сочиняющие за дорогими роялями симфонии…

И они всегда знают, как правильно и достойно вести себя, потому что на них смотрят остальные. А происходящее на съёмке напоминало, как бабы на материной фабрике делили краденую ткань. Валя видела это школьницей, заходя за матерью к концу рабочего дня.

А разгорячённая мать ещё и по дороге домой ругалась:

– Ведь никто и звать никак, не мастер, не ударница! А руки-то тянет к хорошей ткани, не к бракованной! Ну возьми себе чуток поплина да бязи, так нет, лезет к батисту да креп-сатину! Жадной собаке много надо!

В воровстве ткани существовал такой же табель о рангах, как во всём советском воровстве. Но тогда Вале казалось, что это нормально, ведь по таким правилам жил весь городок.