Стена

После того, как Шеин с семьей перебрался в воеводскую избу, Григорий получил в свое распоряжение комнату на верхнем этаже небольшого, но ладного купеческого терема. Его хозяин несколько лет как умер, терем остался вдове с тремя детьми, и она охотно согласилась уступить верхнюю светелку осадным людям за право получать лишнюю вязанку дров. Там поселились Григорий с Фрицем, а с ними заодно пристроился и Санька.

В эту ночь Фриц дежурил на стене, возле Молоховских ворот, мальчик отправился с ним, и Колдырев остался в их «покоях» один.

— Я тебе доверяю полностью, Катерина Ивановна, — Григорий уже давно поднялся с постели (благо, как почти все военные в дни осады, спал полуодетый — в рубахе и штанах), и теперь неторопливо надевал кафтан, всем видом пытаясь показать, что еще не проснулся. — Но раз решено никому не сказывать, так уж и никому… Погоди, я свечу зажгу. Не видно толком ничего.

— Хорошо, не сказывай! — Катя подошла вплотную и вдруг, движением плеча скинув на пол покрытую инеем шубу, уселась прямо на постель. — И сама пойму. Если не ты придумал такое учинить, так, стало быть, дружок твой сердечный, немец этот.

Гриша невольно улыбнулся. Догадлива, ничего не скажешь!

И вновь она прочитала его мысли:

— Да тут семи пядей во лбу не надо, чтоб догадаться. Во всей крепости таких бесшабашных только трое: Миша, ты да Фрис этот… Только знай! — Тут ее глаза вновь блеснули, но на этот раз вроде бы слезами. — Знай, что Миша не просто так вас на это посылает. Это — испытание такое.

— Испытание? — Колдырев насторожился и невольно тоже сел на свою лежанку, придвинувшись к Катерине. — Какое испытание?

Она опустила глаза. Показалось Григорию, когда он оказался так близко, что ее рука, лежавшая на одеяле, чуть дрогнула и она слегка согнула пальцы, будто боясь коснуться его руки?

— Может, я не все верно поняла… Не с самого начала слышала. Лаврентий спрашивал Михаила, уверен ли тот, дескать, что такое рискованное дело у вас получится? И Миша сказал… Это я слово в слово помню: «Вот как раз и будет проверка для них. Если сумеют, значит им можно доверять». А Лаврушка в ответ: «А ну как они под это дело к Сигизмунду явятся да про нас многое порасскажут? Как где оборона устроена, где двери потайные, откуда в слухи пробраться можно? Всё ведь теперь знают!»

— Вот как… — вырвалось у Григория.

Катя вспыхнула:

— А то ты не ведал, не догадывался, что Лаврентий на тебя косо смотрит?

Да, это он замечал. Но не был зол на Логачева. В самом деле: примчался в крепость чужак. Чужак-чужак, нечего отнекиваться. Шеин знал Колдырева несколько лет назад, мало ли, что могло за эти годы приключиться? Тем более, служил Григорий в Посольском приказе, все время терся возле иноземцев. А потом еще укатил «по европам» с каким-то непонятным англичанином, коему Бог весть что было нужно… И в довершение, этого самого англичанина нашли убитым, а Колдырев тотчас и уехал…

Если Лаврентий рассуждал именно так, то это было вполне здраво. Ведь давно уж ясно: в крепости таится предатель. План, о котором говорилось в письме, найденном в Орше у мертвого десятника, скорее всего, был передан королю Сигизмунду… Непонятно кем и непонятно из-за чего был убит ночью, еще накануне поджога посада, один из стрельцов. Как раз неподалеку от дома стрелецкой вдовы Варвары… Потом кто-то убил гонца, что приехал к Логачеву из Москвы. Говорят, тоже ножом закололи. Об этом Григорию рассказал один из караульных, хотя воевода и приказал на этот счет языки держать за зубами…

— Спасибо, Катерина, — сказал Колдырев и даже без всякой натуги улыбнулся. — Я примечал, что Лаврентий ко мне больно пристально приглядывается. Да и прав он. Слыхала ведь, поди, что в крепости крыса шныряет?

— Предатель-то? Как не слыхать… Да только как же он может тебя подозревать?!

— А почему не может?

— Да потому, что сразу видно: ты свой. Я же вижу! И Миша видит…

Григорий разулыбался еще шире:

— Главное, что ты. И о чем они еще говорили? Раз уж начала, так досказывай.

— Доскажу. Когда Лаврентий сказал, что ты… что вы можете что-то там выдать полякам, Миша ответил: «Если дело сделают, стало быть, никакого сговора с Сигизмундом у них нет». Лаврентий ему: «Уверен?» А Михаил: «Уверен, конечно. Ни ради каких угодно наших стратег, вообще ни ради чего на свете польский король на такой невиданный позор не пойдет! Так что проверка будет надежная: вернутся с тем, за чем пойдут, выходит, не предатели они».

— И что Логачев сказал на это? — спросил Григорий.

— Логачев лысину потер — он всегда лысину трет рукой, быстро так, туда-сюда, когда в чем-то его сомнения берут. Поблестел стеклышками, а после согласился. Но если вас убьют?

— Вряд ли. Фриц хорошо знает польский лагерь. Мы легко сойдем там за своих. А охранение у них слабое — расслабились они за зиму, и вылазок наших давно уж не было.