Стена

Меж стрельцами волной прокатился хохот, и у Михаила совсем отлегло от сердца. Люди, которые умеют смеяться посреди такой беды, уж точно не сломлены. Сам себе удивляясь, Шеин тоже рассмеялся. Потом ему вновь пришлось движением руки призвать людей к тишине.

— Хватит, православные, хватит! — воскликнул он. — Понял я вас и прошу простить за то, что принял визг щенячий за глас народный. Случается. Видно, оглох от пушечного грохота. А как друг друга звать, думаю, сам Господь нам ныне указует. Я сказал, что скоро одни мы на Руси заслоном врагу стоим. Но не так это. Мы не одни. Есть у нас еще надежный оплот, коего ни один враг доселе одолеть не может: Троице-Сергиева лавра! Сия твердыня вору Тушинскому отпор дала, не впустит и ляхов в свои стены, покуда хоть один из иноков оружие держать еще сможет. Верю, не случится такого, чтобы враг туда вошел. Потому как место это осенено молитвами и верою в Господа Бога и в Святую Русь. Святитель Сергий Радонежский, коий когда-то князя Дмитрия на бой с татарами благословил,[98] молится за всех нас! Мы — его воины, его войско земное! Стало быть, отныне и станем отличать друг друга в сече, как Сергиевых воинов.

— Верно! — всплеснулся многоголосый крик из толпы.

— Станем Сергиевыми зваться!

— Под защитой Святителя смерть примем, либо победы дождемся!

Михаил ступил к самому краю церковной паперти, всматриваясь в лица кричавших. Они более не казались так схожи между собой, хотя голод, раны, неимоверная усталость и сделали всех вроде бы на одно лицо.

— Пускай так и будет! — провозгласил Шеин. — Станем кричать один другому «Сергиев!» Покуда Господь не простит грехи наши и вновь царя Государству Русскому не вернет.

Владыко вышел из храма и, едва встал позади Шеина, люди радостно закричали, радуясь появлению архиерея. И Сергию на миг даже сделалось стыдно.

«Кто кого благословлять должен? — поймал он себя на, возможно, кощунственной мысли. — Я ли чад своих, или они меня, в вечном сомнении пребывающего?»

Но Михайло Борисович первым, приблизившись, склонился под благословение, и следом рванулась на паперть вся толпа.

— Благослови, владыко, зваться воинами святого Сергия!

— Благослови за землю русскую на смерть стояти, а если надобно будет, так и смерть приняти!

— Благослови не уступить врагу и крепость духа явить!

Ему казалось в тот день, что никогда уже Господь не пошлет более прекрасного мгновения. Любой пастырь может только мечтать о таком: тысячи людей, презрев свои бедствия и страдания, толпой шли к нему, к своему архиерею, прося благословения на жизнь вечную! Но вскоре владыке предстояло пережить еще более удивительное событие.

…Смоленскому летописцу вновь — в который уж раз — пришлось прервать свое занятие и отложить перо раньше, чем собирался. В его келью не вошел, а ворвался стрелецкий десятник и, зачем-то бухнувшись перед владыкой наземь, воскликнул:

— Не остави в помощи, владыко!

— Ты что, в уме ли?! — разгневанный Сергий вскочил, выронив перо. — Не перепутал, с кем говоришь? Я тебе не Господь Бог, а грешник смиренный! Что еще за «не остави в помощи»?! Не передо мной молитву читай, безумец! И встань: у меня нынче келью еще не мели — келейник воюет, а я, ленивец, по сей час не управился…

— Прости, владыка, прости! И впрямь помрачение какое-то нашло… — десятник поднялся, задыхаясь после быстрого бега. — Емельяна Ковригина, сотника нашего, только что ранило. Живот разворотило. Наташка-костоправка говорит — скоро Богу душу отдаст… Все просит, чтоб к тебе отнесли — исповедаться. Дозволишь?

— А где он?

— На стене, у Фроловской башни. Далеко.

— Так вы же не донесете его живого… Идем. Покажешь, где.

— Владыка! Там ад кромешный! Нельзя тебе туда!

Архиепископ грозно сдвинул брови:

— Ты за меня решать будешь, куда мне нельзя, а куда можно? «Ад»… Веди! Только обожди-ка, в храм зайду, дары[99] взять.

Спустя несколько минут, придерживая одной рукой развевающуюся епитрахиль, другой прижимая к себе маленькую чашу с преждеосвященными дарами, архиепископ Сергий почти бегом спешил к стене, над которой клубился пороховой дым и стоял неумолчный грохот битвы.

В глазах его застыл ужас.

Явленное в храме только что, минутами назад, ему одному — превосходило все, что способен охватить слабый человеческий разум. И только Вера, дарующая причастность к высшему знанию, только Вера способна была дать этому объяснение.

Едва он отворил дверь собора, как его окутал аромат миро. Глаза его сами нашли икону Казанской Богоматери. В полутьме и пустоте храма — Она мироточила. Сама.