Стена

Он бросился в алтарь за икону — там никого не было. Старинная аршинная доска сзади была чиста и суха. Сергий рухнул на каменный пол. Он понял, насколько смешон был в своей попытке сотворить «чудо» своими руками год назад, насколько ничтожен был в своем маловерии. Но понял он и то, что наконец, после года покаяния, все-таки прощен. Душа его могла бы сейчас возликовать, но встреча — лицом к лицу, к лику — с той силой, пред которой грохот пушек — лишь комариное гудение где-то за окном, пред которой вся мощь вражеской армии — все равно, что слизистый след от улитки, не больше…

Он, грешник, рыдающий на каменном полу, и рядом — Он, являющий свою бесконечную Власть. Он рядом, здесь. Он обратил Свое Лице на него…

Встреча с этой Силой и с этой Властью прижала архиерея к земле и одновременно вознесла под купол. И теперь он сам не знал, где находился все эти часы, дни и годы.

«Господи Боже наш, установившийна небесах полки и воинства Ангелов и Архангелов для служения Твоей Славе! Сделай, чтобы со входом нашим совершился вход святых Ангелов, с нами служащих и славословящих Твою благость. Ибо Тебе подобает вся слава, честь и поклонение, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и всегда, и во веки веков. Аминь».

На стене была минутная передышка в бое, только что сбросили приставные лестницы — но появление Сергия всех ошарашило.

— Архиепископ! — ахнул кто-то рядом.

— Святый Боже, как же так не берегут-то владыку нашего!

— Где раб Божий Емельян? — быстро спросил Сергий.

— Вон, вон, за зубцом лежит…

Навстречу владыке встала с колен и тотчас склонилась под благословение лекарка Наталья. Ее словно бы истаявшее личико было так же испачкано грязью и порохом, как и лица осадных людей.

Архиепископ вложил руку в ее окровавленные ладони, потом осенил крестом белокурую, обмотанную платком головку.

— Что раненый?

— Если Господь помилует, может, и выживет! Я ему кишки помыла, назад заправила, как папенька делал… Зашила, как смогла…

Но, было видно, она не верила в свои слова, говорила то, скорей, для раненого…

— Спасибо тебе, милая. А теперь отойди.

Когда владыка Сергий опускался на колени возле прикрытого до шеи плащом стрелецкого сотника, молодого, красивого, статного парня, с редкостно синими, точно васильки, глазами, в соседний зубец крепостной стены шарахнуло пушечное ядро. Брызнули во все стороны осколки кирпича, рыжая пыль заклубилась, разбавляя черные пороховые облака.

Архиепископ, осыпанный кирпичной крошкой, даже не повернул головы в ту сторону.

— Емелюшка, слышишь ли меня?

— Да, владыка… Миро… Миром пахнет, как в раю… Помираю.

— На все Воля Божья. Наташа вот говорит, что можешь выжить. Но если нужна помощь моя, так вот я. Облегчи душу.

Емельян исповедовался владыке не так давно, несколько недель назад. Вряд ли за эти дни, в течение которых он постоянно был на стене, у него могло прибавиться много грехов, кроме все того же греха — он убивал людей. Пусть врагов, но все же — людей.

Но парень ухватил архиепископа за рукав наспех наброшенной ризы и поспешно забормотал:

— Грех… Грех велик на мне, владыка!

— Что за грех? Сказывай.

— Давний грех. Я знаю… знаю, кто тогда застрелил дурака, что пороховой погреб чуть не взорвал… Измена в крепости, владыко… И золото, много золота…

Архиепископ Сергий изумленно глянул на раненого. Чтоб Емельян, стрелецкий сотник, да мог иметь отношение к предателю?

— Кто? И отчего ты никому не открыл того?

— Это… Это стрелял друг мой! Он жизнь мне когда-то спас. И не по своей воле стрелял.

— Кто ему приказал?

— Того он мне не поведал. Сказал, что клятвой связан. Поклялся, что никогда впредь не послушает злодея, который ему велел…

— Поклялся, что не послушает? А в воеводу стрелял и Катерину кто тогда убил?!

Покрытое потом лицо Емельяна сделалось совсем серым, и владыка понял, что время Емельяна на исходе.

— Не знаю, кто стрелял в воеводу. Дай досказать… Помираю… Измена, золото… И я, дурак, раззявил свой роток… Помираю… Письмо рукой самого его писано… А того зовут… зовут…

Кровь, наполнившая рот, мешала Емельяну говорить. Но имя он произнес. Имя, которое владыко Сергий знал.

Дальше раненый забормотал что-то совсем невнятное, крепко сжимая руку архиепископа. Владыко, видя, что конец близок, набросил на голову умирающего епитрахиль,[100] привычно произнес слова отпущения и стал читать молитву.