Стена

И все равно устояла бы в этом несчастном месте Стена, если бы кавалер Новодворский не посвоевольничал и не забрал бы на ее подрыв все запасы пороха, что оставались в польских таборах. Всю ночь подвозили бочонки по Днепру на лодках и на подводах по суше. А с началом обстрела у западных Копытенских ворот польские и литовские солдаты бросились закладывать порох под Стену. И потом так же резво помчались от Стены прочь. Последним из трубы, по которой утекали в Днепр воды городских ручьев, выскочил сам Новодворский, на бегу затыкая уши…

Взметнулась туча красной кирпичной пыли, смешавшаяся с черным дымом. Все происходило у Григория прямо на глазах, прямо под ним, внизу, у реки. Он старался не думать, что сейчас творится на западной и восточной стороне стены. И думать было некогда. Из кровавого тумана со стороны Днепра возникли ряды польской пехоты. То были свежие, отборные части, приведенные под Смоленск литовским маршалом Дорогостайским, и опытные, уже не раз побывавшие в боях пехотинцы Мальтийского кавалера Новодворского.

Шеин, продолжавший битву на западе — у Копытенских ворот, слышал грохот, видел тучи пыли. Но ему некогда было оценивать положение: немцы вдруг удвоили натиск и полезли в пролом как бешеные.

А на севере, у Крылошевских ворот, со стороны Днепра, наступали густыми рядами не менее трех тысяч поляков. На их пути был только ничтожный отряд Григория. Враги, ошеломленные малочисленностью защитников поначалу даже притормозили. Их ряды в смятении словно отшатнулись от горстки безумцев, ринувшихся им навстречу с таким напором, словно были бессмертны… И теперь уже не у одного поляка мелькнула мысль: это, может, уже не люди? А призраки убитых смолян сражаются с ними?

Над гибнущим городом который час гудел большой колокол Мономахова собора.

Оглядевшись, Колдырев увидел, что рядом с ним остались полтора десятка стрельцов. Враги были со всех сторон.

— Саша! — закричал он, еще не видя мальчика, но зная, что тот, если жив, находится где-то поблизости. — Сашка, к воеводе! Скажи, отступать надо, к собору отступать! У Соборной горки и мы будем, кто уцелеет!

Подросток бросился выполнять приказание. Каким-то непостижимым образом он проскользнул мимо ворвавшихся в пролом польских верховых, шедших следом за пехотой. Один из пеших литовцев пытался преградить ему дорогу, но тут же отпрянул: белая птица, невесть откуда взявшись, смазала его крылом по лицу и закружилась над головой.

— Кыш! Кыш! — кричал литовец, отмахиваясь саблей.

Звуки боя еще слышались у Коломенской башни, но когда Санька к ней подобрался, здесь тоже стихло. Он стоял на земле под мощной стеной, впервые за долгое время не зная, что делать.

А башня была полна людей. Санька не знал, что в последний момент Шеин успел забрать сюда жену и детей и пока держался на верхней площадке. Сначала, чтобы мальчишкам было не страшно, показал им фокус: взял у Евдокии газовый платок, пустил его по воздуху, свистнул саблей — и платок опустился на кирпичи уже из двух половинок. Вот какая острая у папы сабля! Потом спустился и подменил стрельца на лестнице.

Самого воеводу смерть не страшила. В это утро он снова задавал себе вопрос, правильный ли выбор тогда, почти два года назад, он сделал? Поначалу он ждал подмоги, но уже давно, со времени гибели Миши Скопина, знал, что в конце концов крепость неминуемо падет. Смоляне подчинились и не изменили своему командиру. Но получалось, что за всех выбрал он. Имел ли он на это право? И если имел, то сам теперь не имеет права остаться в живых…

Пусть так. Но как быть с Евдокией, с мальчиками? Потребовать, чтобы те спустились к полякам и сдались? Да нет, вздор! Ляхи просто зарубят их, если он сам не сдастся вместе с ними… Почто они им? А если сдастся, он знал, его ждут самые жестокие пытки, на которые способны лучшие палачи Европы.

И вот он, на последнем рубеже, на самом верху башни. Положить царскую саблю к ногам поляка? Не скажи! Врагу он ее не отдаст…

…Санька, по-прежнему не зная что делать, прижался к внешней стороны стены около Коломенской башни. Бой наверху стих. Отрывочно звучали какие-то нерусские голоса, видно, кто-то уже давал команды раненым и пленным, но ни выстрелов, ни лязга металла… Внезапно наступившая в городе тишина казалась Саньке словно гробовой.

Сражение заканчивалось. Город пал.

Комок, вставший в горле, не давал дышать, но Санька знал, что слезы не прольются. Все, может, уже погибли, а он? Зачем только его отмолил Савватий?

— Александр!

Раздавшийся голос был ему странно знаком. Санька поднял голову. Ему почудилось, что на какой-то миг увидал он высокую фигуру Белого воина, которого видел до того во сне. Но видение растаяло, и лишь знакомый сокол метнувшись перед самым лицом, взвился к вершине башни.

Возле самых ног Саньки по выбитым из стены кирпичам лязгнул металл. Опустив глаза, он заметил, видно, упавшую откуда-то сверху, с верхней площадки Коломенской башни саблю. В серебряной рукояти кроваво пламенел рубин. Сабля вся была в крови.