Стена

«Грязь! — с ужасом понял он. — Мы берегли фитили, а горн забился грязью!»

— Сигнальте же! Сигнальте! — вне себя вновь закричал кавалер. — Вас что, контузило?!

Поляк вырвал горн из рук капитана. Горн захрипел.

— Матка Воска! Проклятие!

Вслед за именем Божией Матери у мальтийского кавалера вырвалась целая кавалькада непристойнейших ругательств, и он во весь дух припустил прочь от ворот, из которых так никто и не показался, словно осажденные специально приглашали неприятеля «в гости».

Фриц понимал: ему тоже нужно бежать, и как можно скорее. Он поднялся во весь рост, шагнул к бревенчатому срубу… и вдруг понял, что непроглядной дождевой тьмы кругом больше нет.

Все пространство над Авраамиевскими воротами и земля вокруг них озарились ярким светом. Майер обернулся. Между зубцами восточной крепостной стены, на всем ее протяжении, единовременно запылали огромные факелы. Длинные бревна, концы которых были обмотаны пропитанной смолой паклей, выдвинулись вперед в считанные мгновения. Над стеной, казалось, зависло в воздухе множество костров. И, словно при дневном освещении, стала видна замершая на крутом склоне армия — отборные части немецких наемников, готовые по сигналу горна броситься на штурм.

— Па-а-а-ли! — прокатился над стеною крик.

Ему ответил грохот сорока с лишним пушек, расположенных на разных уровнях, в разных бойницах, но сейчас нацеленных в одном направлении — на склон, на вражеское войско.

Фонтаны огня, облака дыма, алое зарево над стеною! И всплески земли в тех местах, куда ударили ядра. Адский грохот заглушил единый человеческий вопль.

При ярком свете пылающих факелов было видно, как взлетают в воздух человеческие фигурки, нелепо взмахивая руками и ногами, сгибаясь, распластываясь, исчезая в клубах дыма. Взвивались на дыбы лошади, падали, сминая всадников, обезумев, неслись навстречу огню и грохоту, потому что там, куда падали ядра, было еще страшнее. Люди, те, кого не накрыл залп, бросались в разные стороны, некоторые валились ничком на землю, пытаясь вжаться в нее, будто это могло спасти от рушившегося сверху металла и огня.

— Па-а-а-ли! — вновь загремело со стены. И громом отвечали пушки.

Человек, командовавший огнем, стоял на крепостной стене во весь рост, озаренный пламенем факелов, сверкая стальной чешуей кольчуги на фоне налитых огнем грозовых туч, будто какое-то языческое божество. Взмахом руки со шпагой он подавал сигнал к залпу.

«А ведь отсюда можно попробовать его достать! — подумал Фриц. — Ишь ты — встал, как на параде… Новичок, видно. Нет, любезный, это ты зря!»

Он вытащил из-за пояса пистоль, прищурился. Умом Майер понимал: ничего не изменится, если сейчас он сможет снять со стены командира пушкарей. Его заменит другой, зато самого стрелка тут же заметят — видно его сверху должно быть как на ладони, просто сейчас русским не до него, и их ядра летят над его головой…

Но не это — не только осторожность — но и что-то другое заставляло его медлить. Много раз Фриц оказывался на выстрел от врагов и много раз ухитрялся остаться невредимым — пуля быстра, но глупа. Однако он смотрел на русского командира, и ему все больше казалось, будто он знает этого человека. Лица он разглядеть не мог. И все же Фриц был уверен: они встречались.

«Господи, да ведь это же Григорий! — вдруг дошло до Майера. — Разрази меня гром! Его голос… Вот уж встреча так встреча!»

Немец опустил пистолет. Нет, он не выстрелит в Григория. Возможно, случится так, что судьба сведет их в бою лицом к лицу, тогда выбора у обоих уже не будет, но сейчас, у него, Фрица, выбор есть!

Он отвернулся и заспешил прочь от стены, пока его и в самом деле не подстрелили.

А вслед ему вновь летел крик Григория:

— Па-али-и!

И опять взметающиеся сполохи пламени, дым и тяжелые тучи, багрово отражающие огонь. И опять впереди, теперь уже совсем близко, мечутся в огне и дыму темные человечки, храпя, носятся лошади, и под ногами тех и других мокрая земля тоже кажется багровой, как и мрачное небо.

Пехотинцы и кавалеристы падали десятками, разлетались, разорванные на части. Кто-то корчился в агонии, кто-то пытался вскочить в седло своего обезумевшего коня, чтобы скакать прочь.

Издали, из задних рядов пехоты вдруг прозвучала совершенно безумная команда: «В атаку!». И задние ряды покорно дернулись вперед, пытаясь соблюдать строй, но навстречу им отшатнулась волна бегущих, едва не смяв и не опрокинув стоявшие следом конные хоругви.

— Сто-о-ой! — орал какой-то польский офицер, силясь удержаться в седле и обуздать своего коня. — Стойте! Развернуться! Наступать!

Вновь грохот пушечного залпа потряс небо и землю: на этот раз ядра полетели дальше, накрывая кавалерию.

И вот уже другой офицер (а может, и тот же?) закричал, надрывая голос, ибо более сам себя не слышал:

— Отступать! Кавалерии отступать! Отступать!!!

Один залп следовал за другим. Немеркнущее зарево пушечного обстрела озаряло округу.

— Пушки — впе-е-е-ред! — вновь раздалось позади рядов атакующих, вернее, теперь уже отступающих. — Кавалерии и пехоте отступить! Пушки, огонь!