Стена

Старуха почему-то даже не зарыдала. В странном оцепенении она сложила руки сына крестом на груди, воткнула меж пальцев зажженную свечу, точно покойник лежал уже в гробу, в церкви, и вдруг бросилась к неторопливо проезжавшей мимо королевской свите. Воздев руку, только тут она начала завывать:

— Не радуйтесь, тати[70] поганые! Не хвалитесь, что русскую землю кровушкой умываете! В нашей крови вам не раз тонуть придется!

— Это что еще за ведьма? — брезгливо скривился Сигизмунд, придерживая, однако, коня и рассматривая старуху со смешанным чувством отвращения и недоумения. — Что она там вопит?

— Вижу… Вижу! Смерть вас ждет здесь, — продолжала старая мать, сжимая кулаки и потрясая ими над головой. — Не тебя, королек, а других, всех твоих, кои будут много позже! Это ты — ты проклятье принес на землю… И не на нашу, русскую, а на свою! Вижу я, как железная птиц…

Возможно, кто-то перевел королю смысл старухиных проклятий, возможно, он угадал его и сам и что-то шепнул спутнику. Офицер коротко кивнул и, тут же сорвав с пояса пистолет, выстрелил в женщину… И промахнулся. Она продолжала кричать. В нее стреляли еще раза три — бесполезно. Тогда, подскакав вплотную, молодой ротмистр отточенным выверенным движением, как на учении, с размаху наискось рубанул ее по шее палашом.

Деревушку, и без того разграбленную, после этого выжгли дотла. Мало кому из жителей удалось убежать в лес, всех перебили.

Убогий Ерошка, деревенский дурачок, по слабости ума не мог рассказать всего этого подробно, только лепетал про огонь, да кричал «Паф, паф, паф!», показывая, как поляки стреляли в его односельчан.

Ерошку накормили, и он сразу сменил рыдания на обычное глупое веселье. Пел песенки, плясал, размахивая руками, крутясь во все стороны так, что его нечесаные патлы и клочковатая борода развевались по ветру. Охватившего всех напряжения он будто не замечал, и ожидавшие нашествия осадные люди, в конце концов, осерчали. Кто-то шуганул дурака, велев идти подобру-поздорову, и тот пропал. А потом уже стало не до него: начались дождь… и приступ.

Защитникам крепости удалось предотвратить подрыв Копытицких ворот и не подпустить штурмующих к Авраамиевским. Но к середине наступившего дня, в некотором удалении от крепостных стен, с нескольких сторон выросли умело сложенные немецкими солдатами шанцы, и с них по крепости ударили пушки. Сперва ядра врезались в стены, но не наносили им большого урона, лишь крошили кирпич. Но затем штурмующие нарастили верхний настил шанцев, и хотя это сделало польские мортиры более уязвимыми для смоленских пушкарей (некоторые из мортир были разбиты и кувырнулись с укреплений), ядра стали перелетать через стену… Они убивали женщин, подростков, посадских. Тех, кто подносил ядра пушкарям, таскал воду в деревянных ведрах, бинтовал раненых.

С двух сторон одномоментно пошли на штурм татары, венгры и литовцы, напирали, редея под пищальной картечью, но упрямо не замедляли движения. Легкие приставные лестницы тащили по двое, по трое, не все добегали до стены — кто-то падал убитый или раненый, оставшиеся вязли в развороченной грязи. Вот недолетное ядро из пушки, целившей видно по шанцам, вдруг ударило вниз и разломило лестницу пополам, случаем уложило двоих, а третий, оглушенный, не понимая, что произошло, продолжал тащить то, что осталось от лестницы, туда, к стене…

Те, кто успевал добежать, спешили: надо скорее приставить лестницу, при этом как можно плотнее к стене. Чем ближе к ней, тем труднее осажденным снимать лезущих вверх врагов пулями из пищалей. Но лестницы очень длинны: если не рассчитать, придвинуть чересчур близко, то под тяжестью троих-четверых человек она завалится назад. Когда такое случалось, штурмующие гроздьями валились наземь, и тот, кто успевал влезть выше остальных, рисковал разбиться насмерть, иные калечились либо, чудом уцелев, пытались отползти от стены, но их сверху доставали пули. Если же до верхнего края лестницы можно было легко дотянуться со стены, то осадные люди поддевали ее длинными рогатинами или крючьями и опрокидывали, посылая вслед падающим врагам издевки и насмешки.

И лестниц сразу должно быть много — целый лес. Живого места на стене не должно остаться, вся она на штурмуемом участке должна быть укрыта решетчатыми деревянными конструкциями, напоминая издалека лесной муравейник. Только это не сосновые иголки, а стволы сосенок, из которых сбиты лестницы… Только так, имея большое преимущество на небольшом участке, можно ворваться в крепость через стену.

Немецкие офицеры оказались правы: потери штурмующих росли на глазах.

Но военные выполняли приказ, и штурм продолжался. В бой были брошены самые разные части польской армии, однако по-прежнему основной силой оставались наемники — немцы, венгры, литовские татары. Татары, по всегдашней своей привычке, шли на приступ с диким криком, иногда полуголыми, в одних широких штанах, лезли по лестницам, зажав оружие в зубах. Их покрытые потом тела блестели на солнце, будто отполированные, и сразу тускнели, плюхаясь в грязь.

Как всегда опоздав, подошли казаки.