Стена

Внезапно я возненавидела голубой мерцающий воздух, снег и саму себя, потому что ничего не могла сделать для животных. В такой ситуации каштаны мои были почти что ничем. Чистое безрассудство расставаться с ними, и все же иначе я не могла. Ни минуты не медля, вернулась, вытащила оба мешка из кладовой, связала их вместе и потащила за собой по снегу. Лукса это мероприятие глубоко восхитило, подбадривая, он с лаем скакал вокруг меня. Всего-то и ходу было минут двадцать, но в гору и глубоким снегом, я совсем запыхалась, а руки окоченели, пока добралась. Опорожнила мешки в кормушку и показалась самой себе совершенно сумасшедшей. Было отчаянно холодно, я не решилась присесть и побрела поэтому дальше в гору. Всюду следы. Крупная дичь спустилась с гор вниз, к косулям. В сумерках они все придут к кормушкам и хоть раз наедятся досыта.

Кора на молодых деревцах обглодана, и я решила будущим летом припасти для дичи немного сена с лесной луговины. Принять решение было просто: до лета еще далеко. Правда, позже, выкашивая луговину, я судила об этом уже иначе. Как бы там ни было, теперь у меня всегда напасено столько сена, что в самом скверном случае я смогу подкармливать дичь целую неделю. Верно, умнее было бы не делать этого, дичь и без того неуемно размножается, но я просто не могу бросить животных на голодную смерть.

Четверть часа спустя почувствовала, что больше не в силах мерзнуть, и повернула к дому. Казалось, Лукс тоже не прочь вернуться, его восторг стремительно остывал. На обратном пути я наткнулась на косулю, почти полностью заметенную снегом. Она сломала заднюю ногу и не могла двигаться. Перелом очень тяжелый: сквозь кожу торчали обломки кости. Я знала, что немедленно должна положить конец ее мучениям. Косуля была молодая и сильно отощавшая. Ружья я не взяла и была вынуждена прикончить животное ударом складного ножа в затылок. Косуля неуверенно подняла голову, взглянула на меня, потом вздохнула, задрожала и рухнула на снег. Хороший удар.

Всего-то маленькая косуля, но дотащить ее до дома было страшно тяжело. Согрев руки, разделала тушу. Шкура заиндевела, но когда я распорола брюхо, оттуда поднялся парок. Сердце еще совсем теплое. Я положила мясо в деревянную кадку и отнесла в верхнюю комнату, там оно к утру превратится в лед. Луксу и Кошке дала печенки. Сама выпила только стакан горячего молока. Ночью слушала, как на морозе трещат деревья. Все время подкладывала дров, но зябла под одеялом и никак не могла уснуть. Иногда в печке стреляло полено. Я чувствовала себя больной. Я знаю, это оттого, что все время приходится убивать. Попыталась представить себе, что может чувствовать тот, кому убийство в радость. Не получилось. Волоски на руках встали дыбом, а во рту от отвращения пересохло. Вероятно, таким нужно родиться. Мне удалось научиться проделывать это по возможности быстро и сноровисто, но никогда мне к этому не привыкнуть. Долго лежала без сна в потрескивающей темноте и думала о маленьком сердце, которое в кладовке над моей головой превратилось в кусок льда.

Это было в ночь на седьмое января. Мороз держался еще трое суток, но каштаны исчезли уже на следующий день.

Я нашла еще трех замерзших косуль и олененка, кто знает, скольких я не нашла. После сильных холодов в котловину проникла волна теплого сырого воздуха. Тропинка к хлеву превратилась в гладкий как зеркало каток. Пришлось посыпать ее золой и колоть лед. Потом западный ветер сменился южным, он день и ночь свистел за стенами. Белла беспокоилась, я заходила к ней по десять раз на дню. Она мало ела, переступала с ноги на ногу и во время дойки болезненно вздрагивала. Думая о предстоящих родах, я впадала в панику. Как мне извлечь теленка из Беллы? Я однажды видела, как родился теленок, и примерно помнила, как оно было. Из материнского чрева теленка тащили двое здоровенных мужчин. Мне это показалось ужасным варварством, и было очень жалко корову, но, наверное, так и надо. Я же в этом ничегошеньки не понимаю.