Стена чудес (СИ)

— Давайте вопросы, — сказал он. — Быстрее начнём — быстрее закончим.

Интервью было длинным и напряжённым. Они начали с самого начала: поговорили о родителях Пятого и маэстро Харгривсе, о работе с Куратором и его сольной карьере, постепенно шаг за шагом подбираясь к катастрофе.

Пятый рассказывал о мистере Пенникрамбе, о коротких отношениях с Ваней, подтолкнувших его к написанию его первой короткой пьесы, так и не увидевшей свет. Рассказывал об отце, о близости с матерью и о том, как Куратор была полной её противоположностью. Кичи час убил на странный словесный танец вокруг вопроса о Клаусе, и когда Пятый ответил, что они действительно встречались и его первая пластинка посвящена проведённым вместе дням, Кичи застыл, открыв рот. Пятый тогда протянул руку и забрал у него телефон, записывающий их разговор.

— Ради нас обоих — и Клауса, и меня — я прошу не затрагивать эту тему в последующих интервью.

Перед тем как начать вторую часть интервью — посвящённую аварии, Долорес и протезу, они взяли паузу. Заказали еду прямо в студию, а пообедав и выпив по чашке кофе, Пятый сделал первую партию фотографий. Пока его фотографировали, Кичи задавал новые вопросы. Пятый отвечал сначала сдержанно, потом вдумчиво. Запинался на некоторых вопросах, хотя знал, что они прозвучат, и знал, как должен ответить.

— Слушайте, — в какой-то момент не выдержал он. Стянул футболку с фотографией Стравинского и натянул другую, с надписью «Время меняет всё» и мальчиком, тянущим за собой тележку с манекеном. — Даже для человека, никак не связанного с музыкой, потеря одной руки — это тяжело. Вся твоя жизнь меняется и становится сложнее даже просто на бытовом уровне. Мои родители воспитывали меня как гениального пианиста, и я всю свою жизнь построил на этой вере, и когда я лишился руки… Я сломался, — он собрался натянуть пиджак, но передумал. Решил, что хотя бы несколько фотографий должны показывать протез полностью. — Думал, что моя жизнь закончена. И это нормально, — он сунул ноги в кеды и пошёл обратно к фотографу. Кичи перебрался следом. — И я чувствовал себя самым одиноким человеком в мире. Я был уязвимым и чувствительным и резко реагировал на внешние раздражители, не воспринимал ничего из того, что говорили близкие. Я был сосредоточен на том, что чувствовал. На той боли, которую никто не мог понять.

Кичи сел на пол, скрестив ноги по-турецки. Фотограф подвинул Пятому деревянную лесенку. Пятый сел, подтянув к себе ногу и устроив протез на колене.

— Я был уверен, что больше никогда не смогу ни аккорда сочинить, настолько плохо мне было. И какое-то время это было правдой. Иногда я даже встать с кровати не мог, настолько тщетным мне казалось моё существование.

— И что изменилось? — Кичи, кажется, уже сориентировался и знал, как перестроить интервью.

— Куратор устроила меня в Программу помощи деятелям искусства компании Меритех, и когда я приехал на примерку и настройку протеза, я встретил Долорес.

— Так вот как вы познакомились. Вернее, — Кичи качнулся из стороны в сторону, снова напомнив Пятому Клауса, и добавил: — Сложно было бы не догадаться, что вы познакомились через Меритех. Но когда и как — это было загадкой.

Пятый нахмурился. Фотограф несколько раз щёлкнул затвором.

— Вы что, на Реддите сидите?

Кичи пожал плечами:

— Виновен. Я слежу за вами всеми ещё с «Зонтиков».

— А, — Пятый поджал губы и поднял подбородок. Теперь всё вставало на свои места.

— Значит, вы познакомили в приёмной Меритеха?

— Вроде того, — Пятый качнул головой и замер. Кичи молчал, кажется, ожидая, что Пятый продолжит свой рассказ, и пока Пятый подбирал слова, фотограф снова сделал несколько снимков.

Пятый провёл рукой по волосам, откидывая чёлку назад, потёр шею и заговорил снова:

— Я буду честен: я не знаю, с чего начать. Как бы я её ни рассказывал о ней, складывается впечатление, что Долорес какая-то… маниакальная девушка-мечта, которая появилась в моей жизни в тяжёлую минуту и вдохновила меня что-то делать, но это не совсем так. Она сложная. Не в смысле «не такая, как другие девушки», но сложная и неоднозначная, и очень сильная. И она вдохновляет меня каждый день.

— Из-за её истории? — осторожно уточнил Кичи.

— Из-за того, какая она сама по себе. Из-за её картин, из-за жизнелюбия и мудрости, из-за того, на что она способна, — Пятый качнул головой. — И ещё, потому что она знала. Что мне нужно мне время. Что для меня значит музыка. Но главное, — он сделал глубокий вдох и опустил голову. Ещё несколько фотографий. Он посмотрел на Кичи и выдохнул. А потом сказал: — Её во мне всё устраивало.

— У вас достаточно тяжёлый характер, согласен. Вы же об этом?

Пятый тихо фыркнул.

— Я асексуален, — он широко, с ямочками, улыбнулся. Потом мотнул головой и почесал кончик носа. — В моей голове это звучало немного… иначе.

Кичи, снова с приоткрытым ртом, осел и уронил руку с телефоном.

— Что… Как… — он прижал пальцы к вискам и часто заморгал, глядя на Пятого. — Правда?

— На улице вроде бы не две тысячи пятый, чтобы врать о таких вещах в интервью одному из самых важных музыкальных журналов страны, правда?