Стенание

— Запомните, мастер Шардлейк, мне известно о сговоре между вами, моим братом и этим нечестивцем Коулсвином! Вы все дорого за это заплатите. О, дайте только срок! — Она раздвинула губы — продемонстрировав хорошие для своего возраста зубы — в злобной улыбке, и это была чистая, неразбавленная ненависть. — Мастер Дирик отговаривал меня, но я не собираюсь вас жалеть, — торжествующе закончила дама, кивнув на своего спутника, которому явно было неловко.

С этими словами миссис Слэннинг повернулась и позволила Дирику отвести ее за угол. Я посмотрел им вслед. Поведение неуравновешенной Изабель и раньше частенько было абсурдным, но Винсент выглядел всерьез обеспокоенным, и у меня на сердце стало тревожно: волей-неволей призадумался, что эта злобная фурия имела в виду.

Я потратил целый час, чтобы скопировать карту в конторе моего оппонента по данному делу. Мне было трудно сосредоточиться из-за того, что в голове неотвязно кружились мысли о странной встрече с Изабель, и я решил посмотреть, у себя ли Коулсвин.

Его клерк сказал, что хозяин на месте, и я снова вошел в чистый, опрятный кабинет. Филипп поднялся мне навстречу и протянул руку. Мой коллега держался непринужденнее, чем когда-либо, был спокоен и дружелюбен.

— Как поживаете, Мэтью? — поинтересовался он.

— Я очень занят, несмотря на лето. А как дела у вас, Филипп?

— Теперь, когда охота на еретиков закончилась, мы с женой чувствуем себя счастливее. — Адвокат грустно покачал головой. — Вчера я в рамках амнистии сдал несколько книг — хороших книг, написанных людьми истинной веры, но теперь, увы, запрещенных. Я все откладывал, тянул до последнего, потому что они были очень дороги моему сердцу, но в понедельник срок истекает.

— У меня тоже было несколько таких изданий. Я их сжег: предпочел, чтобы мое имя не заносили в черный список.

— Да ну, бросьте, это же проводится публично, и очень многие принесли свои книги. Возможно, даже кое-кто из Уайтхолла. — Коулсвин невесело рассмеялся. — Если потом вдруг станут преследовать тех, кто воспользовался амнистией, это будет страшный удар по доверию — и по законности.

Он грустно улыбнулся, выглянув в окно на прямоугольник площади, и добавил:

— Потеря книг стала для меня большой утратой, но наш викарий говорит, что нужно подождать: может быть, грядут лучшие дни. — Его лицо стало серьезным. — Что теперь? Дирик мне уже порядком надоел: постоянно теребит меня по делу о наследстве, пытается запугать в обычной своей манере. Хорошо хоть не упоминает эту ерунду про сговор. Я надеюсь, что он отсоветует Изабель идти по этому пути. Я бы непременно попытался на его месте. Суду это не понравится.

— Между прочим, я только что на них наткнулся, и Дирик на этот раз держался вежливо и пытался увести Изабель. Но она опять сказала мне, что ей все известно — как вы, я и ее брат якобы сговорились. И мы трое, как она выразилась, дорого за это заплатим.

— А Дирик не поддержал ее?

— Представьте себе, нет, как ни странно. Я уже начинаю подозревать, что Изабель серьезно повредилась умом. Но Винсент выглядел обеспокоенным, и я могу лишь гадать, что эта женщина задумала.

Все веселье Филиппа разом пропало.

— Ее жалоба в Линкольнс-Инн имела продолжение? — встревоженно спросил он.

— Никакого. Но казначей Роуленд собирается написать ей резкое письмо. Я должен получить копию, но пока еще ничего не слышал об этом. Надо будет зайти к нему и узнать.

Ненадолго задумавшись, Коулсвин сказал:

— Несколько дней назад во время обеда я встретил одного своего приятеля из другой конторы, прослышавшего, что я веду дело Коттерстоука: в Грейс-Инн все друг про друга знают. Он познакомил меня с вышедшим в отставку барристером: ему уже за семьдесят, но он в здравой памяти. В молодости — более сорока лет назад — этот человек работал на мать Эдварда и Изабель.

— Вот как? — заинтересовался я.

Мой собеседник немного помолчал в нерешительности, а потом продолжил:

— Вообще-то, несмотря даже на то, что старая Дебора Коттерстоук умерла, его обязательство не разглашать конфиденциальные сведения о клиентах остается в силе. Но вы же знаете, как старики любят сплетничать. И я не удержался, чтобы не поинтересоваться, не известно ли ему что-нибудь об этой семье. — Филипп нахмурился. — Строго говоря, я, наверное, не должен вам рассказывать?

Я спокойно улыбнулся: меня всегда восхищала его прямота.

— Я больше не представляю интересы миссис Слэннинг. И обещаю, об этом никто не узнает. — Я наклонил голову. — А если бывший клиент угрожает барристеру, как сделала Изабель сегодня утром, думаю, тот вправе выяснить все, что может пролить свет на подозрительные обстоятельства. Как я понимаю, Филипп, рассказ того старика что-то проясняет?

Мой коллега утвердительно хмыкнул:

— Ну, скажем так, косвенным образом. Помните, мы с вами оба гадали, почему Эдвард Коттерстоук и Изабель Слэннинг столь враждебно относятся друг к другу, откуда эта взаимная злоба и, возможно, страх?

— Да. Это и в самом деле нечто, из ряда вон выходящее.