Стенание

Николас и Тамазин тоже внимательно посмотрели на меня, и миссис Барак взяла меня за руку:

— Вы уверены? Я еще и раньше заметила, что вам нехорошо.

— Со мной все будет в порядке. — Я устыдился своей слабости.

— Ник, — не терпящим возражения тоном скомандовал Джек, — возвращайся с ним.

Парень подошел ко мне. Я открыл было рот, чтобы запротестовать, но потом пожал плечами.

— Потом зайдите к нам, — сказала Тамазин.

— Обязательно зайду.

Я кивнул и пошел прочь как можно быстрее, насколько позволяла толпа, и на этот раз Овертону пришлось ускорить свои широкие шаги, чтобы не отстать от меня. Бесконечная канонада вдруг прекратилась, — наверное, адмирал наконец перешел на королевскую баржу.

— Смотри, куда прешь! — вскрикнул какой-то человек, когда я чуть не сшиб его.

Николас схватил меня за руку.

— Да он надрызгался! Старый пьяный горбун! — крикнул кто-то еще.

А я и в самом деле чувствовал себя так, будто перепил: земля качалась у меня под ногами, словно палуба.

На лодке мы добрались до причала Стильярд. Когда мы сошли на берег, я почувствовал странное головокружение.

— Я провожу вас до дома? — предложил Николас.

Он был взволнован и во время поездки почти ничего не говорил.

— Нет. Пойдем в контору, — решил я.

В праздничный день, когда столько народу отправилось в Гринвич, в Сити было тихо, как в воскресенье. Я снова шагал твердо, но с внезапно нахлынувшей на сердце скорбью думал о своих погибших на «Мэри Роуз» друзьях. Передо мной одно за другим вставали их лица. А потом я обнаружил, что про себя прощаюсь с ними всеми, и меня чуть отпустило.

— Вы что-то сказали, сэр? — спросил Овертон.

Наверное, я бормотал себе под нос.

— Нет. Нет, ничего. — Оглядевшись, я понял, что мы близ Лотбери, и сказал: — Мы рядом с домом Коттерстоука, где находится та самая картина, ставшая яблоком раздора.

— Что с ней теперь будет? — поинтересовался мой сопровождающий.

— Часть имущества, завещанная матерью Эдварду, должна перейти его семье. Полагаю, что в данных обстоятельствах вдова захочет как можно скорее избавиться от дома, с картиной или без нее.

— Значит, миссис Слэннинг вполне может добиться своего.

— Да, наверное.

Поколебавшись, Николас спросил:

— А мастер Коулсвин объяснит жене Эдварда Коттерстоука, по какой причине ее муж наложил на себя руки? Скажет про то старое убийство?

— Я уверен, что нет.

— А картина?

— Семья Эдварда не станет воевать с Изабель из-за фрески.

Тут я сообразил, что старый слуга Воуэлл еще ничего не знает о смерти Эдварда. Пожалуй, мне следовало сказать ему об этом и убедить Патрика держать язык за зубами.

Старый дом был, как всегда, тих. Рядом открылась цирюльня, но посетителей было мало, и цирюльник стоял, безнадежно прислонясь к стене под своим полосатым столбиком, которым обозначались парикмахерские заведения. Вспомнив замечание Роуленда о том, что мне нужно побриться, чтобы прилично выглядеть завтра на торжествах в честь д’Аннебо, я решил, что зайду сюда после встречи с Патриком Воуэллом, и постучал в дверь.

Старик открыл сразу же. Он выглядел взволнованным и удивленно уставился на меня широко раскрытыми глазами, а потом чуть нагнулся и тихо проговорил дрожащим голосом:

— О сэр, это вы! А я послал за мастером Дириком. — Слуга нахмурился. — Не думал, что он пришлет вас. Сэр, это может оказаться для вас небезопасно.

Я в свою очередь тоже понизил голос:

— Что вы имеете в виду, любезный? Я пришел не от Дирика. — Я набрал в грудь побольше воздуха. — Я пришел сообщить, что бедный Эдвард Коттерстоук умер.

Воуэлл заломил руки:

— Я знаю, он покончил с собой. Его служанка сказала одной моей знакомой. Проклятые сплетницы, теперь это станет достоянием гласности! А миссис Слэннинг…

— Изабель знает?

— Да, сэр, и она здесь. — Патрик бросил взгляд за спину, в темную прихожую. — Никогда в жизни я не видел ее в таком состоянии. Миссис Слэннинг настояла, чтобы я ее впустил. У нее нож, сэр, большой кухонный нож. Боюсь, она может поступить так же, как и ее брат…

Голос испуганного старика звучал все громче, и я поднял руку:

— Где она?

— В гостиной, сэр. Просто стоит и смотрит на картину, не двигается, не отвечает. И держит в руке нож.

Взглянув на Николаса, я шепнул:

— Ты со мной?

— Да.

Мы прошли мимо Воуэлла внутрь. Дверь в гостиную была открыта. Я тихо проскользнул туда, и Овертон сразу последовал за мной. Там спиной к нам стояла Изабель. На ней было одно из ее изысканных шелковых платьев, сегодня светло-коричневое, но чепец женщина бросила на пол, и распущенные длинные волосы, седые, как серебро, ниспадали ей на плечи. Она взирала на стенную роспись, застыв совершенно неподвижно, и, как и говорил слуга, сжимала в правой руке широкий и длинный нож — так крепко, что выпирали костяшки пальцев. Изображения ее матери и отца, маленького Эдварда и ее самой в детстве смотрели на нее со стены, и в этот ужасный момент они показались мне реальными как никогда.

Изабель даже не заметила, что мы вошли. Воуэлл остался за дверью, и я слышал в коридоре его тяжелое дыхание.

Николас бесшумно сделал шаг вперед, но я поднял руку, удерживая его, и тихо позвал:

— Миссис Слэннинг.