Степь

Пахло спиртом, неожиданно стерильным бинтом, ждущим своего часа и кровью. Семерка протерла кожу вокруг длинного разреза и двух поменьше. Заявила Змею, что ему повезло, и зацепил его только один коготь из четырех, и взялась за изогнутую иглу, предварительно обдав ее настоем из фляги. Густой запах трав, смешавшись с резким от чистого медицинского спирта, потек вокруг. Если кто, обладающий хорошим нюхом, пытался понять, где находятся вкусные люди, то сейчас это скрыть от него не получилось бы при всем желании. Кровь в самих ранах уже запеклась, неровные лоскуты вокруг них Семерка срезала опасной бритвой. Появилась она в ее руках неожиданно, но Енот давно привык к подобным фокусам. Лезвие хэдхантерша носила за голенищем сапога, скорее всего в специальном кармашке.

— Терпи, дурило. — Семерка критически оглядела поле для работы, протягивая через ушко иглы длинную нить. Ее предусмотрительная блондинка достала из низкой широкой банки с плотно притертой крышкой. Там, в густом желе с неприятным запахом, нитей оказалось предостаточно, моток, не меньше. — Терпи, я еще даже штопать не начала.

— А я терплю. — Змей тоскливо посмотрел на поблескивающий в отсветах почти потухшего костерка кончик иглы. — Не, ну правда…

— Каков молодец. — Бирюк вгрызся в оторванную сусличью ляжку. — Пфям Мэдмакс пофле пеффого похода на Итиль.

— А? — Змей повернулся к нему. В это время Семерка сделала первый стежок. — А!

— Не ори, — женщина посмотрела на Енота. — Эй, енот-потаскун, ну-ка возьми непрогоревшую деревяшку, раздуй и подсвети, быстро!

— Пффафельно, так их, дуффней. — прочавкал Бирюк. — Пусть фаботает. Кто фаботает, тот и ест.

Енот покосился на него, но ничего не сказал. Нашел среди остатков костра вполне нормальную ветку, у которой осталось чему гореть. Тратить несколько батареек к фонарю, спрятанных в подсумке на левом боку, ему не хотелось. Мало ли что ждет впереди? Ветка разгорелась, стоило только несколько раз сильно дунуть, огонь дернулся взад-вперед… и успокоился. Занялся ровным рыжим пламенем.

— Должны успеть. Терпи, ужонок. — Семерка начала быстро и уверенно штопать Змея.

— Чего вы все называете меня ужонком? — тот скривился, снова зашипел, но больше никак не показал, что больно. — Обидно же.

— А кто ты еще? — оторвавшийся от еды Бирюк удивленно уставился на него. — Кусаешься слабо, вреда от тебя никакого, чуть кошка вон насмерть не загрызла. И молоко дуешь кувшинами, так? И кто ты после этого?

Енот усмехнулся.

— А ты тоже не очень-то скалься, бестолочь, — бородач встал, снова прислушиваясь. — Мы с тобой разговор еще не закончили. По поводу твоего беззаветного героизма и безумной глупости, разве что продолжим его в более спокойном тоне.

— Хорош трепаться. — Семерка протянула последнюю стежку. Быстро сделала узелок, обрезала все той же опаской. — Так, хорошо. Остальное обработаем, и просто перебинтуем.

— У меня в сумке есть жестянка, с закруткой. — Змей почему-то вздохнул. — В ней светлый порошок. Давайте его сюда, прямо сверху. Хотя и не рекомендуется.

Семерка покопалась в сумке, висевшей на боку Змея. Достала ту самую жестянку, открыла, понюхала. В угасающем свете от горящей ветки лицо ее странно вытянулось.

— Это же пенициллин, юноша.

— И?

— Вы со вторым подмастерьем очень интересны, очень. — И высыпала сколько-то порошка на руку Змею. — И не ори!

Змей орать не стал, только заскрипел зубами. О да, Енот его вполне понял. Самому как-то довелось испытать всю прелесть такого обеззараживания. По собственной глупости, если честно. Вогнал под ноготь занозу, и вроде бы вытащил, а не до конца. И не проверил, и не сходил в гости к Айболиту. Зато потом пришлось бежать.

Мясо под ногтем потемнело, кое-где доходя до черноты, отдающей зеленью. На самом конце пальца вздулась твердая болезненная шишка, нажмешь — аж слезы из глаз. И весь палец пульсировал, монотонно вспыхивал острой болью, доходящей чуть ли не до локтя. Не дожидаясь пока от пальца вверх по предплечью побегут красные тонкие прожилки заражения, Енот храбро отправился к Айболиту.

Отрядный эскулап хмыкнул, поняв, что привело к нему уже не совсем новобранца. Осмотрел палец и хмыкнул еще раз. Потом палец укололо что-то холодное, Енот оказался на откидывающейся кушетке, а Айболит колдовал над рукой. Неожиданно там стало горячо, пошел тяжелый приторный запах, и вязко закапало в подставленный лоток густыми шматками гноя. Уже потом, когда Енот сидел, привалившись спиной к металлу перегородка, а Айболит пополнял его медицинскую карту, спросил:

— Что это было?

— Ногтевой панариций. — Айболит отвлекся. — На перевязку каждый день, от нарядов и караулов освобожден на две недели. И обязательно на ежедневную перевязку!