Еды вдоволь — поэтому появляется спрос на пряности, воды и свободного времени в достатке — появляется спрос на брагу, пиво и вино. Сгрудившиеся в одном месте толпы людей и человеческое желание возвыситься над себе подобными уже породили деспотов и тиранов, да и просто доступной женщины уже недостаточно — она должна дразнить и завлекать пресыщенного мужчину, как дразнят престарелого быка.
Для радости жизни уже недостаточно просто еды, воды и женщины, нужна «утонченность», без нее излишества безвкусны…
У Детей Волка все не так…
От античного стремления к роскоши Детей Волка отлично лечил кочевой образ жизни, где каждый предмет роскоши — обуза.
От излишеств и расточительства — суровый быт, где каждый коку зерна — привозной, где каждая капля воды — сокровище.
От шаманского «духоловства» прививкой служило регулярное снисхождение «в народ» бога во плоти, а также присутствие в каждой семье своих Повелителей Степей — если и не находящихся в постоянной связи разумов с Первым Предком, то имеющим и опыт переживания такого общения с Божественным и возможность/способность этот опыт в любой момент повторить.
От античных «божественных интриг» уберегало Единобожие и Завет Народа с Первым Предком.
В повседневности царствовало то, что можно описывать обычаями, привычками и принципами функционального минимализма, естественной подлинности, необходимой достаточности.
Ближайший аналог, который можно было бы вспомнить — это японская философия «ваби-саби», как состояние «продолжающегося несовершенства», бесконечного стремления к недостижимому идеалу: мастерства, тела, разума, жизненного пути, посмертной славы.
«Японским духом» попахивает и постоянная готовность степных воинов к смерти, подготовка к ней, умение собственной смерти в любой момент по собственному желанию. «Находящийся в походе мертв» — очень глубокая поговорка Народа Волка. Здесь и наше «либо хорошо, либо никак», здесь и шаманское — «не призывайте духов мертвых», здесь и обычное суеверие воинского сословия — подумав о близком человеке в неподходящий момент, можно отвлечь его, «выдернуть» из «пространства/времени боя», нарушить его своевременность, лишить победного удара…
Поэтому Праздник Завета был главным праздником в жизни Степных Волков. Он удовлетворял потребность ощутить себя единым народом. Народом, единым со своим Первым Предком…
… и потребность — поболтать и посплетничать: основную потребность всех человеческих существ,
… и потребность в игре и азарте,
… и потребность в чуде,
… и потребность в радости и удовольствии,
… и поэтому не мог быть ничем иным, как мистерией, где главный распорядитель и Главный Герой — Первый Предок,
…и не мог не окончиться оргией, как единственным способом «сбросить напряжение» суровой жизни с возможностью смерти в любой день.
Программу Праздника завета можно описать коротко:
Но начинался Праздник Завета на круглой каменной площадке над голубым Источником Жизни.
В тот момент, когда Ночные Властители сливались на небе воедино, а в очерченный круг, окруженный естественными трибунами — поднимающимися террасами склонов, вступали шесть татуированных рабынь в порядке, определенном жребием…
7
Малые, быстро летящие по ночному небосклону, Жены Ночного Властелина спешили к точке Великого Брака, готовясь скрыться в тени своего блистательного супруга. В их неверном свете в самом центре Степи шесть обнаженных татуированных рабынь поднимались от Источника Жизни к прочерченному в камне кругу.
Склоны котловины террасами спускались к ровной каменной площадке, полукругом охватывая ее. С этих естественных трибун открывался отличный обзор ночного неба, где две малые луны сближались с большей. Еще лучше было видно гладкую каменную площадку с выгравированным кругом, разделённым на шесть секторов, и процессию, поднимавшуюся от малого водоема, заполненного голубой фосфоресцирующей водой Источника Жизни, к центру естественного амфитеатра. На «трибунах» столпились многие сотни Степных Волков, жадно ожидавших начала мистерии.
Именно мистерии…
… потому что в ночь Великого Брака к Детям Волка спускался Первый Предок. Он приходил к своим детям, чтобы принять дар, приготовленный для него, подтвердить Завет, подбодрить в тяжкие годы, укорить небрежением в тучные.
Не ритуал, не священнодействие — именно мистерия, где Бог во плоти приходит к своему народу.
Никто не мог надеяться остаться лишь безучастным свидетелем мистерии, бесстрастным отстранённым наблюдателем. В присутствии Бога все включались в происходящее.
В момент мистерии пересекались «плоскости бытия» — воедино сходились магическое пространство божества/мифа/магии, абстрактное пространство символов и пространство обыденности. Нельзя было надеяться выйти неизменным из этой точки чуда.