Степени (СИ)

Каждый о чём-нибудь мечтает.

И у каждой мечты есть цена, которую за неё требуют, и цена, которую ты сам готов заплатить.

Но не всегда эти цены совпадают.

Хорошо, если они примерно равны, или если мироздание оказывается настолько милостиво, что соглашается сделать скидку или вовсе делает тебе безвозмездный подарок. Хуже, когда запрашиваемый выкуп выше того, что ты готов выделить на данное конкретное приобретение – тогда ты раздумываешь, или торгуешься, стараясь побольше сбить цену и поменьше урезать мечту. Совсем нехорошо, когда ты готов отдать всё, что у тебя есть, но и этого оказывается мало – и тогда ты вынужден отступить.

Но едва ли не хуже всего, когда, после всех договорённостей и сделок, уже на полпути к желаемому, ты вдруг обнаруживаешь, что нужно доплатить ещё. И опять. И снова. И ты платишь, потому что отступать или бессмысленно или невозможно; и даже просто нелогично, и всякий раз кажется, что вот это – это последний вклад и дальше будут только дивиденды, но когда на самом деле всё это закончится – ты не ведаешь.

Неизвестность – это первое, что страшит в такой ситуации.

Необратимость – второе.

Потому что если у тебя и достанет сил остановиться в этих бесконечных платежах, исходной точки ты уже не вернёшь. Не после того, как столько отдано. Не после того, как приблизился к мечте настолько, что почти что смог дотянуться до неё рукой.

Некоторые устают настолько, что добравшись до желаемого уже не чувствуют особой радости или гордости, скорее опустошение и облегчение от того, что можно, наконец, перевернуть эту страницу и перейти к следующей.

Некоторые в борьбе за одно теряют что-то другое, более важное, но осознают это только на финише, когда ничего уже невозможно вернуть, и им остаётся только сожалеть о своей былой слепоте.

Некоторым всё равно, сколько они платят, они готовы отдать всё, но иногда оказывается так, что в качестве следующего взноса просят их самих. Не физическую оболочку, но саму суть, отдав которую, человек просто перестаёт существовать, и его мечта – тоже.

И последнее, наверное, самое страшное, что только может быть.

* *

Остановился бы доктор Суреш, приставляя к своей вене шприц с недоработанной формулой, если бы знал, что приобретёт не только суперсилу, но и во всех смыслах чудовищный побочный эффект?

Прорастающая чешуёй кожа, отлавливание по местным злачным местам «отбросов общества» для экспериментов, нападение на друзей, работа на врага этих друзей – каждый из этих перечисленных пунктов показался бы немыслимым для того, кем он был за секунду до введения себе той злосчастной инъекции.

Но – испытав на себе не только худшие, но и лучшие проявления способности, получив подмогу в виде старых разработок этой формулы и нового оборудования для дальнейших исследований – доктор Суреш уже не видел причин останавливаться.

Несколько десятков бравых парней – не те головорезы, что вечно вились в поле зрения в лаборатории Пайнхёрст; и не та шваль, что он подбирал по подворотням ещё будучи дома; а обученные, дисциплинированные и готовые к любым испытаниям морские пехотинцы, обосновавшиеся в новом крыле здания Пайнхёрст – уже ожидали конечного варианта формулы, в которой, как он смог выяснить не хватало одного компонента – катализатора. Он определил это почти случайно: кровь Питера, даже не разбавленная результатами экспериментов, помогла ему в этом. Воспалённый, подстёгиваемый страхом разум в кратчайшие сроки вывел итоговый, чистый результат; а время и целый ряд различных тестов и испытаний дали уверенность в том, что он достиг желаемого. Ни один из последних подопытных не умер и не превратился в чудовище. В том числе и те, кто уже имели способности – мистер Петрелли не прекращал снабжать его всем требуемым.

Оставалось лишь несколько проверок, и всё.

Нет, доктор Суреш не хотел останавливаться ни в коем случае.

И – спроси его сейчас, воткнул бы он себе тогда иглу в вену – скорее всего, он ответил бы положительно. Несмотря на тех, кто погиб потом в его лаборатории, и тех – кто лучше бы погиб.

Просто потому, что он не был уверен, что вывел бы свою вожделенную формулу без дамоклова меча угрозы потери жизни или человеческого облика. Не понимая, что, на самом деле, уже давно перестал быть человеком.

* *

Элль всегда мечтала об одном: чтобы отец ею гордился. И когда мистера Бишопа убили, её мечта скоропостижно сгинула вместе с ним, оставив вместо себя только смутную потребность быть кому-то нужной.

При всей своей инфантильной эгоистичности, раньше Элль никогда и ничего не делала для себя. Может быть, только совсем мелкие странные радости, типа маленьких электрических игр с теми, кто подпускал её к себе. Впрочем, с теми, кто не подпускал, она тоже иногда играла, и это было ещё более забавно.

Угождение строгому родителю включало в себя всю её жизнь и любые задания во благо Прайматек.

Насколько она посвящала себя ему, настолько он посвящал себя этой компании.

Поэтому утрата отца стала для неё утратой не только мечты, но и семьи и дома.