Степени (СИ)

Да, у него другие генетические родители. Да, первопричиной его появления стало желание отца получить идеального ребёнка. Да, по сути Питер был экспериментом, в те года его зачатие и не могло быть ничем иным, наука отставала от пожеланий главы клана Петрелли, и только успехи «коллег» из Европы позволили заняться вопросом об идеальном потомстве на новом поле, где можно было играть с клетками вне организма человека.

Питер стал первым таким ребёнком на североамериканском континенте, хотя в публичных данных это, конечно же, отражено не было. Более того, на годы опередив официальную медицину, он стал первым ребёнком в мире, рождённым не биологической матерью.

Продукт селекции.

В современном мире обычные, нуждающиеся в подобной помощи люди, подбирали доноров по фенотипу, гороскопу, образованию и IQ.

Его отца волновали только способности.

Разговор получился не слишком долгий, и Питер не услышал ничего такого, о чём не успел бы догадаться сам. Но ему было нужно услышать это от матери, и он был благодарен сейчас её обычной сдержанности в словах и непривычному волнению во взгляде. Она была осторожна в своих объяснениях. Не пряталась за высокомерием, и не отмахивалась от сунутых под нос бумаг как от чего-то незначительного, но и не рассыпалась в извинениях и сожалениях.

Почему она согласилась на этот эксперимент?

Потому что Нейтан уже вырос, потому что помнила своё детство и свою младшую сестру, потому что не увидела ничего неприемлемого в том, чтобы выносить и родить чужой генетический материал.

Просто потому что могла.

- И ни разу об этом не пожалела, – сказала она всё тем же сдержанным тоном, которым только что говорила о «генетическом материале», и, возможно, именно поэтому Питер безоговорочно в это поверил, лишая себя львиной доли будущих психологических заморочек по поводу своей сыновней принадлежности.

Это его мать. Та, которую он всегда помнил. Которая могла хлестнуть словами, которая никогда не жалела, но и никогда не обманывала в главном.

Весь разговор – он ведь, по сути, прошёл полностью в её духе. Ни секунды на передышку и излишнюю рефлексию. Только правда. Только по существу. Без лирических отступлений.

Без лукавства, но с подводом туда, откуда должна была продолжиться их дальнейшая гонка за мир.

Где без объяснений становились ясны причины её облегчения при понимании, что сын узнал правду. Где без прямых обвинений и без единого слова осуждения своего мужа, она сняла с Питера ощутимую долю груза, с которым он собирался идти его останавливать.

А потом на это освобождённое место взвалила всего одну, но оказавшуюся больше всех остальных камней вместе взятых, глыбу – вложив в руки сына пистолет и сказав, что это единственная возможность остановить отца.

Оставив его с ощущением, что мать – это мать, отец – это не отец, брат – это табу, а жажда, поход за которой она так поддерживала, была нужна не из-за умения видеть суть вещей, а ради непреодолимой потребности убивать.

С риском для всех окружающих, и в первую очередь, для неё самой.

И ведь он едва не убил её. Порез на её лбу всё ещё был виден.

Факты, те самые факты, которые изводили Питера всё последнее время, погружая в рассеянность, теперь постепенно, один за другим, пристыковывались к новому, проявившемуся под словами матери, каркасу, вырисовывая далеко не самую желанную, но до умопомрачения правдивую картину. Циничную и, на самом деле, очень простую. Ту, что так долго отказывалась распознавать его интуиция, и которую так долго укрывала от него, дабы не «смутить» раньше времени, мать.

И с каких это пор он перестал удивляться тому, как она умудряется оберегать своих детей и тут же, рискуя ими, использовать в самых разных целях? Не он ли первый, сколько себя помнил, убегал от этого – в отдельную квартиру, в медицину, в кеды и толстовки – протестуя против манипуляций, режима и узких рамок?

Так когда он смирился с тем, что не видит той далёкой грани во всех хитросплетениях материнских мотивов и действий; грани, пролегающей между обеспечением продолжения жизни сыновей, и выталкиванием их на баррикады? Среди явных, фактически непростительных поступков, пренебрежением к личным мотивам и сердечным историям – и совершенно неочевидных, на грани гениальности, способов защиты и укрепления всего семейного древа. В том числе, и привитых ветвей.

Не видит – но чувствует, что она есть, эта грань, и принимает её.

Когда?

Или так было, но просто никогда – с таким контрастом между средствами и целью?

Он должен убить отца.

Не договориться с ним – он самолично успел убедиться, насколько тот был безумен в своих притязаниях. Не посадить в камеру – тот был слишком силён для того, чтобы это стало возможным. Именно убить.

Не пожертвовать собой, взорвавшись в небе, не выйти один на один с охваченным жаждой человеком, не отправиться в предапокалиптичное будущее, не выжать все свои силы – до крови из носа – на то, чтобы открыть самую прочную в мире дверь.

Поднять пистолет, навести его на отца, и нажать на курок.