Степени (СИ)

- Один выстрел в затылок и дело сделано, – Питер не утруждал сейчас себя скрыванием мыслей, но от такого точного попадания этой фразы матери в их контекст его бросило в озноб.

Пистолет едва не выпал из его рук, от представленной картинки мгновенно став тяжелее в несколько раз. Хотелось зажмуриться, беспорядочно отмахиваясь от всего этого бреда и биться, обдираясь, в сжимающемся со всех сторон тупике. Узком, с толстыми стенами тупике, вызывающем не смирение, а приступ удушья и панической атаки.

Нет, он не мог переложить ответственность на кого-то другого – если кто и мог подобраться к отцу достаточно близко, не вызвав у того ни грамма опасений, так это он. Но чем яснее Питер представлял суть и неизбежность своей миссии, тем меньше он понимал, как сможет это сделать.

Может быть, всё же есть иной выход?

Могла ли мать ошибаться в оценке ситуации?

Или её сновидения и опыт служили достаточной гарантией её прозорливости?

Мысли Питера, застопорившиеся от наглядно представленной в воображении невозможности убийства, благодарно кинулись по новому витку, тычась в поисках иного решения.

- Я отравила его, – прервала его метания мать, – тогда, год назад, когда все думали, что он умер. Это я отравила его.

Её голос по-прежнему был сдержан, но шквал эмоций, донёсшийся от неё, заставил Питера замереть в не очень хорошем предчувствии.

Глядевшая до этого в окно – пристально, тщательно, будто специально что-то высматривая – она вдруг перевела взгляд на никак не поддающегося сына, едва не сбивая его этим с ног.

Сожаление? Ненависть? Любовь? Ужас? Он за всю жизнь не чувствовал от неё столько всего. Да ещё за этим её показным спокойствием.

Она не собиралась ему этого рассказывать, понял он.

Она надеялась, что до этого не дойдёт, но, похоже, своими сомнениями он не оставил ей выбора. И это походило не на новый довод, а на точку невозврата.

И от этого было жутко.

- Как ты думаешь, почему я это сделала? Человека, которого любила… Отца моих детей…

Питера замутило. Его тело охватили отголоски прошлой ночи: голову заполнило эхо вчерашнего гула, во рту начала скапливаться горечь. Память выплеснула фрагменты годичной давности: судебный процесс, Нейтана, Линдермана, аварию, «смерть» отца за день до суда. Панихиду и охлаждающий взгляд матери в сторону сыновей, растёкшихся от воспоминаний.

Наверное, Питер знал ответ. Наверное. Всего лишь ещё один логичный посреди всего услышанного сегодня безумия вывод.

Едва ли понимая, что за гримаса была сейчас на его лице, он даже не пытался отслеживать метаморфозы своей мимики: искорёженную линию губ, как будто подслеповатые, мучительно сощуренные глаза.

Он почти хотел, чтобы мать замолчала, но продолжал смотреть на неё в гнетущем ожидании.

- Он пытался убить твоего брата, – сказала она, наконец, и пути назад не осталось.

* *

Было бы, наверное, легче, если бы он, так и не отпуская из рук оружия, а из мыслей – последней фразы матери, наведался в Пайнхёрст и единолично разрешил бы всё в самом скором времени.

Но без гаитянина – необходимого только на последних минутах, с момента осознания отцом цели Питера до нажатия на курок – это было маловыполнимо; и «легче» никак не получалось.

День тянулся, как в детстве, где каждый час казался новой эпохой; ночь была изнуряющей – он снова не успел долететь.

Нейтан вернулся на следующее утро и, в отсутствие Питера мелькнув в Прайматек, сразу же исчез.

И стало немедленно понятно, что предыдущие сутки были вполне сносными.

Невознаграждённое ожидание убивало. Никак не желающий запоминаться сон тревожил выпавшими из памяти фрагментами, оставляя только ощущение новой опасности для жизни Нейтана, и новых угроз для их отношений. Но ничего конкретного. Ничего такого, с чем можно было бы прийти к брату, или позвонить ему и сказать – «послушай, займись завтра чем-нибудь в Вашингтоне, не лезь в Нью-Йорк». Ничего, с чего можно было бы начать разговор о том, что они не братья. Ничего, за чем можно было бы спрятать плохую сосредоточенность, учащённое сердцебиение, и пресыщение кровью щёк и некоторых отвратительно бесконтрольных органов.

Поводов для немедленной встречи с Нейтаном не было ни единого.

Визит к отцу был назначен на завтра.

Если бы у Питера были его старые способности, он бы сейчас, наверное, взорвался.

Следующая ночь снова забрала все сны с собой, оставив новому дню только одну дополнительную деталь: они поссорились и подрались.

Желание встретиться с Нейтаном почти перевесило мысли о миссии.

- Убить собственного отца – это ужасно, – сказал ему гаитянин в такси по дороге в Пайнхёрст.

- Он пытался убить моего брата и отнял у меня способности, – попытался показаться рассудительным Питер, – убил бы и меня, если бы пришлось.

Но гаитянин не поверил в его готовность к отцеубийству, даже ради спасения всего мира, и предложил сделать всё вместо него.

И Питер сбежал.

Извинился, распахнул дверь, пользуясь тем, что они тормознули в пробке – и сбежал.