Степени (СИ)

Питер… Он снова вынимал из него душу. В первый момент, когда брат только упал, Нейтан ощутил новый, пиковый всплеск злости, не раздражённо-ворчливой, как до этого, а истеричной, защитной, призванной не допустить иные, более разрушительные эмоции.

Иногда это срабатывало.

Возможно, сработало бы и на этот раз, но брат слишком долго не приходил в себя. Или это время так замедлило свой ход. Или Нейтан слишком близко подошёл к своему пределу. Но злость ослепила его, а когда эта вспышка затихла, он обнаружил себя на коленях, осторожно поддерживающим голову брата, и умоляющим его очнуться.

На какие то доли секунды он даже успел обрадоваться, когда Питер вздрогнул и распахнул глаза.

Продолжая бережно его удерживать, Нейтан успокаивающе зашептал:

- Тихо… тихо… всё хорошо… – чувствуя, как ходуном движется возле его ладони кадык брата.

- Это моя вина… тот взрыв… – хрипло выдавил из себя Питер.

- О чём ты? – Нейтану потребовалось усилие, чтобы вникнуть в его слова.

- Это я… – спустя ещё пару надрывных вдохов, смог произнести Питер, и начал обмякать, тяжело откинувшись затылком на поддерживающую его руку.

Паника, доселе кружившая поодаль Нейтана, обрадовано подступила ближе, затекая холодом через кончики пальцев, захватывая и поглощая, делая тело хрупким, а разум беспомощным. Единственным признаком жизни брата остался исходящий от него жар, всё остальное – движения, дыхание и даже, кажется, биение сердца – словно отключилось.

- Дыши, – не то требовательно, не то умоляюще выговорил, наконец, Нейтан, обхватывая его за подбородок.

- Давай… – шептал он, тормоша тряпичное тело.

- Дыши! – уже звенящим голосом повторял он, то беспорядочно гладя брата по лицу, то пошлёпывая по щекам.

- Питер… Питер! – страх окончательно завладел им, выставив наружу все мысли, кроме одной: он отдаст всё, что угодно – людям, богу, чёрту – только за то, чтобы его брат сейчас задышал.

- Питер!!! Дыши!

* *

Нейтана Петрелли было не так-то легко испугать. В его жизни приключалось немало поводов для страха, но он никогда не позволял ему надолго выходить из-под контроля и влиять на свои действия. Ни в личной жизни, ни в политике, ни даже на войне. Он умел перерабатывать его внутри себя, конвертировать в более продуктивные вещи: страх боли легко превращался в адреналиновое «врёшь – не возьмёшь», страх смерти перечёркивался верой в вечность жизни собственных деяний, страх одиночества терялся за ветвями многочисленных связей и контактов. Избегая всего нерационального, Нейтан относил страх к этой же категории, наравне с прочими душевными слабостями, мешающими эффективному жизнепроживанию. Его броня, за многие годы наращивания, к тридцати восьми годам приобрела практически идеальную целостную поверхность, и при этом была настолько влитой и прилегающей, что почти не стесняла движений, позволяя ему выпускать на волю ту часть себя, которой не были опасны уколы снаружи.

У него было только одно, не очень заметное для посторонних, слабое место.

Его брат.

Конечно, для Нейтана было важно благополучие всех без исключения членов его семьи, но Хайди, и тем более, мама, имели собственные способы защиты, и редко давали поводы для беспокойства за них. Были ещё Саймон и Монти, но мальчишки были под очень надёжным присмотром, к тому же ещё слишком малы для опасных проделок.

Хотя Питер и в их возрасте умудрялся пугать его до смерти.

Так что оставался один брат – и Нейтан истово верил, что дело только в Питере, а не в нём самом. Что будь на месте брата кто-то другой из близких, он точно также сходил бы по этому человеку с ума. И неважно, что жизнь многократно доказывала ему обратное, это было вне пределов области, стоящей обдумывания.

Питер нуждался в его защите.

Это был факт, принятый с самого детства.

И, возможно, именно поэтому у того была личная маленькая лазейка в броне старшего брата – где, как не под ней было надёжнее всего укрыться. Всегда была и всегда будет, несмотря на регулярные «злоупотребления», и умение Питера залезть не только под броню, но и под кожу.

Его слабость, его боль, его крест – и единственный человек, имеющий доступ к настоящему Нейтану, как бы тот не убеждал себя в обратном.

Его страх…

Сколько уже было тех звоночков, после каждого из которых хотелось засадить брата в помещение с толстыми стенами и запертой дверью, без возможности выйти наружу, и навещать его время от времени, якобы из-за простого желания увидеть, а на деле – по мере усиления собственной потребности, зуда под слишком прилегающей оболочкой, позволяя Питеру «почёсывать» себя под ней – то был растравливающий, но уже давно необходимый ритуал, в котором Нейтан не собирался себе признаваться.

Ущербный это был сценарий – с этими запертыми дверьми – но Нейтан нередко мысленно себя им тешил, прикидывая, будут ли при таком варианте муки совести стоить количества нервных клеток – и уже угробленных, и тех, которым уничтожение ещё только предстояло.