К 1790‐м годам, поняв, что политика поощрения простонародья к бунту против знати оказалась контрпродуктивной, правительство было вынуждено сделать свой выбор между двумя сторонами конфликта. Петербург принял решение в своем управлении регионом опираться на знать и назначил местных вельмож в недавно организованные местные и Пограничные суды. Конечно, пришлось пойти на ряд уступок, и знатные кабардинцы наконец получили разрешение переходить за Моздокскую укрепленную линию и пасти там своих лошадей. Но предосторожности по-прежнему соблюдались: чтобы перейти за Моздокскую линию, требовалось быть безоружным и иметь при себе особый билет, выписанный российским командующим на Кавказе[621].
Строительство укрепленных линий привело к тому, что местные жители попали в зависимость от доброй воли местных российских властей, которые теперь контролировали их доступ к привычным пастбищам, лесам, рыболовным хозяйствам и, конечно, новым рынкам. Генерал П. С. Потемкин, осуждая жестокую эксплуатацию и бедственное положение кабардинских крестьян, считал, что жалобы местной аристократии на притеснения и помехи со стороны русских – лишь отговорки: «…в самом же деле утеснением почитают они то, что оружие наше служит преградою их безчеловечия»[622]. Остается лишь задаваться вопросом, придерживался ли генерал подобных же взглядов по поводу положения русских крепостных.
Новоприобретенные земли недолго пустовали. Вскоре был издан приказ следовать примеру Новороссийской губернии и распределять земли по ту сторону укрепленной линии. Некоторые чиновники рекомендовали отвести земли вдоль Терека под пашню, виноградарство и шелководство. Земли вокруг Моздока были поделены между казаками, русскими поселенцами и беглецами с Кавказа[623]. Со временем новоприобретенные земли полностью превратились из пастбищ, находившихся в совместном владении местных жителей, в сельскохозяйственные угодья в частной собственности русских. Земли, прежде бывшие опасным пограничьем, окончательно стали имперской окраиной.
Заключение
Южное и юго-восточное пограничье России, расположенное на западной окраине Евразийской степи, не особо отличалось от территорий на рубежах других государств и империй, граничивших со Степью, таких как северное и северо-западное пограничье Китая или северное и восточное пограничье Персии. Оседлые сообщества, жившие вблизи степных рубежей, никогда не чувствовали себя в безопасности, ожидая, что из сердца Центральной Азии (современной Монголии и Северо-Западного Китая) придет новый кочевой народ, который одержит верх над всеми соперниками среди кочевников и сокрушит соседние государства.
Эти пограничные области оставались уязвимыми к масштабным кочевым вторжениям и беззащитными перед небольшими молниеносными набегами. Уроки монгольского завоевания и его разрушительных последствий для всего Евразийского материка были усвоены: предотвратить подобное бедствие может лишь сильное государство с централизованным правительством, которое будет в состоянии и захочет выделить существенные ресурсы на оборону степного пограничья. К концу XVIII века, благодаря непрерывной экспансии Российской империи на юг и юго-восток и Цинского Китая на север и северо-запад, многовековому господству кочевников в Степи пришел конец, а вместе с ним – и неотступной угрозе для соседних государств. Началась медленная колонизация Степи, а оставшиеся степные жители обнищали и смирились перед имперской мощью.
Непрерывно продвигаясь на юг, Россия отчасти защищалась, отчасти пользовалась удобными возможностями. Южное пограничье было невозможно оборонять традиционными средствами – при помощи генеральных сражений регулярных армий и строительства укреплений вокруг еще не построенных городов и поселков. Общепринятые среди национальных государств мирные договоры заключать в южном пограничье не имело смысла. Относительного мира с кочевниками можно было достичь, лишь купив его посредством огромных подарков и денежных выплат кочевым элитам. Когда денежный поток прекращался, кочевники немедленно предлагали свои услуги тому, кто был готов больше заплатить, и бывший союзник мог легко стать противником.