Заложники были одним из средств обеспечения ненарушения мирного договора со стороны местных правителей, но вместе с тем и зримым символом господства Москвы. Было очевидно, что тот, кто вручает заложников, тем самым отказывается от своего суверенитета, и эти два обстоятельства упоминались вместе: о местном правителе сообщали, что он стал подданным на службе государя и предоставил в качестве заложника своего законного сына или принес присягу и выдал заложника[172]. Подобные заложники, известные как
Русские чиновники настаивали на том, чтобы заложников выбирали из лучших семей, и порой отказывались принимать аманатов из тех семей, которые казались им менее важными. Наиболее часто заложниками становились представители семьи правителя – его сыновья, братья и племянники[173]. Вопрос о том, кого можно послать в русские города в качестве аманата, был источником многочисленных ссор между российскими властями и местными жителями. Самыми ценными заложниками были сыновья местного правителя, и в первую очередь его потенциальный наследник. Впрочем, даже если правитель вручал русским старшего сына от первой жены, он не заслуживал доверия: в 1589 году грузинский царь Александр предупреждал русских послов, что «шевкалу верить не можно; хотя он и сына даст в заклад или брата своего – и то не во что: сынов у него много, что собак»[174].
Таким образом, заложники были не слишком надежной гарантией верности своих народов московскому государю. Кроме того, многие местные жители отнюдь не были готовы немедленно подчиниться наглым требованиям соседа. В 1606 году, в первую встречу с калмыцким правителем Хо-Урлюком, посланцы пограничного сибирского города Тара объявили ему ультиматум: Хо-Урлюк должен был принести присягу верности московскому государю и вручить ему заложников или покинуть землю, на которой он находился. Оскорбленный подобными требованиями Хо-Урлюк приказал казнить московских послов. Спустя три десятилетия калмыки по-прежнему отказывались предоставлять заложников, а однажды решительно заявили, что никогда не сделают этого, поскольку их вожди – потомки Чингисхана (что было неправдой). Лишь в 1657 году правители Пунцук и Манджик согласились отправить четырех аманатов в Астрахань. В письме в Москву они заметили, что, хотя калмыки никогда так не поступали, они решили пойти навстречу упорным требованиям астраханского воеводы[175].
Эта перемена, когда калмыки, ранее отказывавшиеся удовлетворять московские требования по выдаче аманатов, в конечном счете выполнили их, была типичной для отношений степных народов с Россией. Конечно, вручение или обмен заложников – это была широко известная и распространенная практика, как в Евразийской степи, так и в других областях мира. Например, сторона, проигравшая войну, вручала заложников победителю в знак своей покорности. Кроме того, две равных стороны могли обменяться заложниками в знак своих мирных намерений. Но Москва требовала заложников, не одержав победы на поле боя и не выступая одной из двух равных сторон. Неудивительно, что первоначальная реакция степных правителей варьировалась от гнева до удивления. В конечном счете, однако, Москва могла задействовать убедительный аргумент, который практически всегда успокаивал сомнения местных правителей, – обещание подарков.
Действительно, это был самый лучший стимул, чтобы добиться выполнения российских требований о предоставлении заложников. В обмен на присягу и аманатов местные правители получали деньги, шерстяные изделия и различные предметы роскоши, «чтоб иные земли, на то смотря, приложилися к твоему к государеву к Терскому городу»[176]. Даже самым гордым правителям было сложно противиться предложениям Москвы. В 1589 году, в ответ на требования поклясться в верности и передать аманатов, кабардинский правитель Алкас отвечал: «Дожил есми до старости и преж сего веривали во всяком деле моему слову, а закладу есми и шертованья никому не давал». Но его слова русским было недостаточно, и они продолжали настаивать на письменной присяге. В конце концов Алкас посовещался со своими