Стертый мальчик

Когда я достиг половой зрелости и меня все чаще стали одолевать фантазии о мужчинах, я так увлекся видеоиграми, что мог целые выходные провести перед экраном. Несколько раз, когда я больше не мог игнорировать естественные потребности организма, я вставал у изножья кровати и мочился прямо на ковер. Не знаю, входила ли мама в мою комнату, пока я был в школе, но я очень этого хотел. Хотел, чтобы она расшифровала влажные иероглифы, которые я чертил для нее и смысл которых сам не мог понять: иногда я рисовал собственное имя, чаще восьмерку или, в зависимости от угла зрения, знак бесконечности. Чувствуя вину, сразу после школы я пробирался в ванную, доставал чистящие средства и распылял по ковру, чтобы замаскировать запах мочи. Ближе к шестнадцати я перестал так делать, но мне все равно казалось, что я оскверняю наш дом, и иногда я даже фантазировал, будто он горит, а мы стоим снаружи, прижавшись друг к другу, и словно в замедленной съемке наблюдаем, как рушатся стены. Нет, я не считал, что осквернение решит мои проблемы. Просто я хотел донести до родителей что-то, что пожирало меня изнутри, но подобрать слов не мог.

Я отправил персонажа вперед на лесную тропинку. Его шаги звучали так, будто он был в деревянных башмаках. Деревья обступили его, перед ним зияла распахнутая пасть пещеры. Я подвинул героя вперед, к пещере, заставил нагнуться и войти внутрь, совсем позабыв о телефоне, прижатом к плечу. И тут услышал, как Хлоя вздохнула.

– Нужно что-то сделать, – сказала она, – я волнуюсь.

– Гроза скоро закончится, – ответил я.

– Нет, – отрезала она, – я говорю про нас. Мы должны что-то предпринять.

Мы еще не говорили о том, как будем встречаться после того, как уедем в колледж, каким волшебным образом сможем сохранить счастливые отношения на расстоянии. Мы поступили в разные колледжи (правда, в одном штате) и собирались развиваться в совершенно разных направлениях. Это была еще одна проблема, о которой я старался не думать. Хлоя была права. Если мы хотим сохранить отношения, нужно предпринять что-то решительное. Но мы не знали, что именно. Сделать это? Не делать этого? Пожениться? Порвать друг с другом? Вопросы сводили с ума. А еще вставал вопрос с девственностью. Чьей девственностью? Моей? Ее? И если мы собираемся это сделать, то когда?

– Времени на самом деле не существует. Время есть только на земле. На Небесах не будет никакого времени, так что технически мы уже женаты. Технически мы уже занимаемся этим.

– Значит, технически мы уже давно этим занимаемся. В чем тогда проблема?

– В нашей свободной воле. Господь ждет от нас решимости, ждет, что так мы продемонстрируем свою любовь к Нему.

Когда мы только начали встречаться, Хлоя садилась рядом, пока я играл, и радостно тыкала пальцем в каждое новое существо, возникавшее на экране. В день нашего знакомства в церкви несколько лет назад я испытал ощущение, которое редко испытывал в невиртуальном мире, – словно я перешел на следующий уровень, словно оказался достоин, словно окружающие одобрительно мне улыбались. Я больше не прятался в туалете от толпы в столовой во время обеда в школе. С Хлоей было легко дружить: взяв у отца из салона новую машину, мы катались по лесу у нее за домом вместе с ее младшим братом Брендоном, который сидел на заднем сиденье и задавал направление, представляя, что мы на сафари.

– Погнали в Мемфис, – произносил он с уверенностью заправского плейбоя, выкуривая леденец в виде сигареты. – Давайте посмотрим на стеклянную пирамиду, парни.

Брендон разряжал обстановку; пока он сидел рядом с нами, мы сосредотачивали все внимание на нем, а не на себе.

Гроза гремела громче и ближе.

– Окей, – сказал я в трубку, которая прожигала мне ухо, – что-нибудь придумаем.

Вновь повисла тишина. Я встал, подошел к окну и указательным пальцем приподнял одну из алюминиевых жалюзи. Желтые огни фонарей баюкали низко висящие тучи. Сосны качались на ветру, рассыпая иглы по подъездной дорожке. Вдали на шоссе мелькнули фары, скрываясь за плотной стеной дождя, который закончился так же стремительно, как и начался. Грома я больше не слышал.

В отличие от брата Нильсона и моего отца с их грандиозными представлениями о Судном дне, я всегда считал, что Армагеддон будет не громче помех на радио. Как белый шум, когда мир после грома внезапно немеет под проливным дождем. Самой страшной, страшнее ночных кошмаров, была мысль остаться одному в компании навеки уснувших родителей, от которых осталась лишь мирская оболочка. Может, однажды, вернувшись из школы, я обнаружу только кипящую на плите кастрюлю и бубнящее в пустом доме радио.