Стертый мальчик

Она подошла к кухонному столу в углу комнаты. Когда она проходила мимо раковины, на поверхности тарелки лопнул мыльный пузырь, в котором секунду назад пряталось дрожащее отражение ее фигуры в цветастой ночной рубашке.

– Помню мыло, – скажет она позже, разглядывая диктофон. – Так странно. Все тогда казалось странным.

– Не спеши, – снова отвечу я.

– Помню мельчайшие детали.

Как стекает капелька воды по ее голой веснушчатой руке. Как под правильным углом падает блестящий золотой луч послеполуденного солнца. Она смахнула с руки пятно прозрачного влажного света. Разгладила страницы брошюры на столе и села. Да, чертами лица мальчик напоминал меня. У нее закружилась голова. Словно в бесконечно змеящемся отражении стоящих друг напротив друга зеркал, она представила, как еще одна женщина вглядывается в изображение юноши и воображает другую, похожую на них мать, которая делает то же самое, и все они в унисон вопрошают: «Чего не хватило этому мальчику?»

Она подождала, пока пройдет головокружение. Подобное случалось с ней и раньше, например, когда в церкви заговаривали о вечной жизни, о бесконечном пребывании на небесах – и она чувствовала усталость от одной этой мысли, махала рукой перед лицом и говорила: «Не могу осознать этого».

Мельчайшие детали. Позднее утреннее солнце освещает половину стола. Пылинки кружатся в свете, напоминающем колонны из песка. За окнами с двойными стеклами покрытая водорослями вода плещется у крутого берега, который отделяет наш участок от озера Тандерберд. Во время туристического сезона мама сядет на балконе и будет смотреть, как катера бесстрашно рассекают подступающие волны, пуская по воде V-образную рябь. Однако зимой в будни, когда на озере пусто и тихо, бо́льшую часть дня мама будет проводить дома.

Она взглянула на другие фотографии, расположенные в шахматном порядке на странице – левая, правая, левая, правая. Одна из девочек напоминала ей подругу детства Дебби – тощую брюнетку, собиравшую кудрявые волосы в хвост, когда они приходили к бассейну, чтобы помочить ножки в мелком месте и поглазеть на мальчиков. На другом фото пожилой мужчина походил на нашего бывшего семейного терапевта, доктора Китона, который всегда согревал металлическую диафрагму стетоскопа, прежде чем прижать его к обнаженной маминой спине. «Что они здесь делают? – думала она. – Где они ошиблись?»

Но, разумеется, на фотографиях были совсем другие люди. Отличие таилось в их улыбках. Испуганные лица улыбались по-другому: уголки их губ были слишком натянуты. В самые радостные моменты жизни, даже в шестнадцать – когда мамины друзья и родственники повернулись на скамьях, чтобы посмотреть, как ее фигурка в кружевной вуали плывет по проходу навстречу моему отцу, – даже тогда никто не улыбался так, как на этих фотографиях. Потом она узнает, что так улыбаются экс-геи. Эта улыбка будет преследовать ее на протяжении девяти лет. Она будет мерещиться ей везде, даже на лицах соседей, с которыми она сталкивается каждую неделю, – будто весь мир без ее ведома жил тайной жизнью. В супермаркете шаткая тележка едва не выскользнет у нее из рук – но холодеющие пальцы стиснут пластиковую ручку, – когда она почувствует, как улыбка проносится мимо, словно дуло пистолета. Такова будет власть этой улыбки над ней, над всеми нами.

Она прочла слова, расположенные под фотографиями:

Господь многое открыл мне здесь, я узнал, что я эгоистичен и труслив и что именно это не дает мне вырваться из замкнутого круга гомосексуальности.

За то время, что я провел здесь, я узнал, что меня любят и принимают, даже если я не в силах преодолеть сексуальную зависимость.

Вступление в «Любовь в действии» подарило мне шанс помириться с родителями.

Все, что говорили эти лица, звучало для нее и чуждо, и знакомо одновременно. Чуждо, потому что ей был непривычен специальный жаргон «Любви в действии», способный исказить восприятие самых сложных человеческих переживаний, поместить их в рамочку и маркировать такими словами, как «эгоизм», «страх» или «зависимость». Знакомо, потому что церковь была задумана как большая семья Господня, Его затерявшееся на земле племя – те немногие, кто достоин Вознесения, – и использовала такие слова, как «любовь» и «принятие», переваривавшиеся вместе с каждой дозой пресного хлеба и каждым пластиковым наперстком виноградного сока.

Она отодвинула от себя брошюру. Остальная часть кухонного стола была засыпана бланками заявки в ЛД – их мама достала из того же конверта. Наверху каждого листа красовался логотип ЛД – перевернутый красный треугольник с вырезанным в центре сердцем.

– Даже тогда я подумала, что логотип какой-то странный, – признается мама позже. – Сердце было вырезано, как будто его собирались забрать.