Стертый мальчик

«Так я себя и чувствовал», – подумаю я, а потом нажму кнопку на диктофоне и отмотаю пленку, чтобы проверить, записались ли мамины слова.

Отрезаешь все, что было тебе когда-то дорого, не обращаешь внимания на то, как саднит гортань, стираешь детали, которые хочешь забыть. Швыряешь первую половину своей истории в мусорку, повторяешь за наставниками. После ЛД я потерял много друзей и долгие годы не общался со старыми бойфрендами потому, что мне легко удавалось забыть про свои чувства к ним. Бессердечность не требовала усилий. После ЛД оказалось так просто стать бессердечным, что я даже не задумывался об этом. Ведь для моего развития необходимо было рвать отношения со всеми из прошлой жизни. Так поздней осенью поджигают поля – я часто видел подобное в детстве из окна гостиной. Оранжевая стена огня подпрыгивает до самых краев поля. Коси и поджигай, чтобы освободить место для нового урожая.

Так я и сделал. Хлоя, Брендон, Дэвид, Чарльз и Доминик из колледжа и Калеб, старшекурсник с факультета искусств, которым я восхищался и с которым поцеловался впервые в жизни.

– Давай прервемся, – скажет мама и встанет из-за стола, придвинув ко мне диктофон.

Она встанет в центр горящего поля и откажется двигаться с места, даже когда огонь подойдет слишком близко, – только бы я заметил ее боль. И там она будет ждать моего отца.

Суббота, 12 июня 2004 года

Это были мармеладные мишки – красные, желтые и зеленые в пластиковом пакетике, покрытом пленкой пыли. Их давно никто не трогал. Я замер в проходе магазина на заправке «Коноко», выбирая между мишками и червячками. Мама ждала в машине. Мы не спешили: у нас было полно времени – целых два часа – до церемонии рукоположения отца. Мы решили остановиться, не сговариваясь, словно это была промежуточная станция между двумя мирами, в которых мы теперь обитали. И сейчас, когда я смотрел на сладости, оказалось, что принять простое решение бесконечно сложно, словно я выбирал еду перед смертной казнью или пилюли из «Матрицы», после которых мы никогда не будем прежними. Я хотел вернуться к машине с правильными конфетами, выбрать что-нибудь нестандартное, чтобы удивить маму, сделать интуитивный прыжок, от которого она бы взвизгнула: «Не помню, когда в последний раз их брала!»

Только я больше не был уверен в том, что знаю маму достаточно хорошо, чтобы удивить.

Я оставил мармеладных мишек висеть на металлических стержнях и пошел дальше по проходу. Боковым зрением я видел стекло холодильника, такое холодное, что оно казалось горячим – внутри сверкали яркие этикетки, а металлические банки излучали жемчужно-белое свечение. Кассир, пожилая женщина с пушащимся хвостиком, была на страже и не сводила с меня глаз с тех пор, как я вошел в магазин. В то утро я выглядел необычно: темно-голубой пиджак, брюки под цвет, белая рубашка с едва заметными манжетами и черные ботинки. Вот он – парнишка из колледжа, который идет субботним утром в воскресную школу, вместо того чтобы валяться на диване и смотреть телевизор или страдать от похмелья.

Над головой женщины висела камера. На мгновение я задумался: на что сгодится отснятый ею материал? Если я умру в ближайшее время или стану соучастником тяжкого преступления, будет ли полицейский просматривать видео, чтобы найти кадр, в котором я ненадолго захожу в магазин, а потом искать следы страха или злобы на моем растерянном лице? Было глупо, если не сказать – излишне мелодраматично, думать о таких вещах, но я ничего не мог с собой поделать. Позади остались пять дней групповой терапии, где мы обсуждали самоубийства и растерзанные жизни, которые сложно будет собрать воедино, и потому я ждал чего-то непредсказуемого. Благодать или ужас – а это, возможно, одно и то же – настигают без предупреждения, и мне казалось, что настал тот миг, когда Бог должен вновь обратиться ко мне. Скрывать свою сексуальную ориентацию, стоя рядом с отцом, пока тот принимает святой обет, казалось, неизбежно значило навлечь на себя Божественный гнев, обратиться в соляной столб у всех на глазах.

Я зашел в туалет и заперся в последней кабинке. Согласно правилам из справочника мне нельзя оставаться одному даже в туалете: «Если вы намереваетесь посетить общественную уборную, вас должны сопровождать два человека, один из которых должен являться участником программы „Исток“ не менее двух месяцев». Я сразу же понял, зачем наставники сочинили это правило. Привычная для общественного туалета надпись соблазнительно взывала ко мне с лакированной двери кабинки. Рядом с предложением красовался телефонный номер и подпись: Марк. Не знаю почему, но я достал мобильный телефон и вбил туда номер, сохранив контакт под именем «Марк Туалет». Я вышел из кабинки не помочившись и поправил куртку перед зеркалом. Потом повернул запачканную грязью ручку крана, сунул ладонь под горячую воду и пригладил мокрой рукой вихор на затылке. Хотел убедиться, что всё в порядке. Теперь, по крайней мере, я могу сойти за Хорошего Сына.