Стертый мальчик

Я почти всегда отвечал Д. односложно, чувствуя себя дураком по сравнению с ним, его умом и болью. Мне очень хотелось рассказать ему о себе, о том, что при других обстоятельствах я вполне умен, что люблю хорошую литературу и что когда-нибудь стану писателем. Но я не знал, как рассказать так, чтобы это не прозвучало неловко или самоуверенно.

– Может быть, если я раскаюсь в грехе, которого не совершал, Господь подтолкнет меня к пятому шагу, – сказал Д., заправив длинную прядь волос за ухо.

По словам Д., до пятого шага добраться нереально. А от пятого шага до финиша оставалось еще семь ступеней. На четвертой ступени мы должны были «старательно и бесстрашно обнажить все свои грехи», а на пятой – «признать перед Небесным Отцом, перед самим собой и перед другим человеком истинную природу своих ошибок», выстоять перед необъятной бездной и адским огнем. Одно дело признавать некую природу наших ошибок, но истинную?.. Мы едва понимали свои греховные побуждения. Даже если бы я жаждал исцеления, казалось совершенно невозможным, находясь на первой ступени, объяснить кому-то в мельчайших деталях суть моих побуждений. Смид и тот не утверждал, что прошел все ступени без единой запинки.

– Большинство из нас учится прощать себя за рецидивы, – сказал Д. Он оглянулся посмотреть на нашу группу и коснулся моего плеча, но его прикосновение показалось мне толчком, от которого во рту у меня возник металлический привкус. – Все это часть процесса. Мы признаём ошибку, забываем о ней и двигаемся дальше, на следующую ступень.

Я предвидел выражение брезгливости на лицах наставников при фразе «У меня были сексуальные фантазии». Один из них произнесет: «Расскажите без греховных подробностей». А на терапии у Косби будет даже хуже. Он захочет знать подробности о фантазиях, которые привели меня в лапы к Сатане, и о том, как мне тошно о них вспоминать; его лицо исказится от отвращения, а я вынужден буду ему подражать, чтобы убедить, что изменился.

Я перечитал образец нравственного перечня в надежде найти там вдохновение.

Мне не нужен секс, но время от времени я грежу о нем. Мне есть что сказать, и я хочу этим поделиться. У меня есть чувство собственного достоинства. Я умен, остроумен, заботлив и силен. Я мужествен.

В комнате царило молчание, карандаш замер над листком. «Мужествен». Казалось, слово пожирало остальные – оно висело в конце строки, суммируя сказанное. Это ли конечная цель? Мужественный значит сильный. Мужественный значит натурал. Если бы мы поняли значение этого слова, то понять остальное не составило бы труда. Я вырвал исписанную аккуратным почерком страницу, скомкал ее и бросил в мусорное ведро. Слишком женственно. Лучшее, что я мог сейчас сделать, – переписать все заново, набросать текст на скорую руку, чтобы показать себя мужественным и на бумаге, и в жизни. Я снова схватился за карандаш. Предложения стали короче, слова огрубели. В «Молескине», который у меня отобрали, я без особого успеха изображал Фолкнера – теперь же пытался писать как Чехов, Хемингуэй, Карвер. Я писал о своих фантазиях отстраненно и холодно, прежде не подозревая, что способен на это.

Когда я впервые его встретил, он пробудил во мне нечистые мысли. Он был привлекателен – настоящее воплощение мужественности, которую я жаждал и которой был лишен с раннего детства. Я злился на себя за то, что тянусь к нему. Знал, что это плохо. Знал, что должен молить Бога о помощи.

Я понятия не имел, о ком пишу. Это мог быть любой парень, в которого я был когда-то влюблен. Мог быть Д. Я приписал несколько деталей, чтобы никто не подумал на Д. «Он был намного старше меня, у него был пикап, и он курил „Мальборо“».

В то утро я старался дистанцироваться от Д., чтобы никто не заметил, как он мне нравится. Я держался на расстоянии, даже когда мы стояли во внутреннем дворике и солнце жгло нам руки. А потом Д. сказал: «Нам не стоит оставаться вдвоем», – и я, тут же закивав, вернулся в кабинет и закрыл за собой дверь, воздвигая между нами стеклянную преграду. Второе правило: ЕСЛИ СОМНЕВАЕШЬСЯ – НЕ ДЕЛАЙ.

Я поднял глаза. Слова из справочника плавали по темной комнате как красный транспарант. Мамино лицо было наполовину в тени. Прошло несколько секунд, и я прервал молчание. Мне захотелось втянуть и ее в этот терапевтический жаргон, захотелось проверить, какое он произведет на нее впечатление.

– А папа был алкоголиком? – спросил я.

Мы смотрели друг на друга сквозь призрачный мир погасшего телеэкрана, еще больше увеличивавший расстояние между нами.

– Почему ты спрашиваешь? – удивилась мама.