Стежки, дороги, простор

И вот теперь, под липой, вспомнилось снова.

…«Бей его, немца!.. Дай донерветтеру!.. Володька, какой же ты казак?!»

Он стоял в толпе взрослых, мой милый Володя, растерянно смотрел на одного, на другого, на всех… Семилетний сирота, веселый, чернявый, с отметиной на лбу — зажившей раной от острого «чижика». Его толкали сзади в ту сторону, где стоял его «враг», а он упирался, отнекивался.

«Враг», еще более чахлый хлопчик Толя Немец, затравленный, понурый и как будто в чем-то виноватый, стоял в плотном окружении взрослых и мальчишек, все еще озирался, тщетно ища дырку в этом живом частоколе.

«Толя, не бойся! Видишь, он смеется над тобой! Подумаешь, казак — украл резак! А ну давай!..»

Тут их наконец толкнули так, что показалось, бросили одного на другого, и хлопчики, больно стукнувшись, сцепились. Какая там драка, больше волтузня, беспомощное размахивание руками, петушиные наскоки одного на другого. А устанут и остановятся, их опять толкают-кидают: Немца на Казака или наоборот. И все хохочут, все орут, каждый свое: «Дай ему! Дай! Вон уже, видишь, и юшку пустил!..»

Кровь из носа, а то и из обоих носов, кровь и усталость кончали драку плачем. Плакали каждый по-своему: Володя громко, с расчетом на мать, хоть ее тут и не было, а Толя тихо, не надеясь и на материнскую жалость.

«Вы дураки! Вы нехорошие все! Так нельзя, так стыдно!.. И ты, Роман!.. Я пойду маме скажу! И ты, Чеп-дреп! Я пойду скажу вашему дедушке!..»

Я не сказал ничего этого, не бросился разнимать, не взял своего Володю за руку и не повел его к себе домой. Я только вместе с ними заплакал.

Не помню даже, были ли там наш Роман и дядька Иван, был ли там Шура.

Мне только дикий хохот слышится. И плач. Беззащитный и беспросветный…

…Если бы не тот плач, я и не вспомнил бы столько всего через полвека.

1978

ПОСЛЕСЛОВИЕ КОМУ ЕСТЬ ЧТО СКАЗАТЬ

Много лет читаю все, что выходит из-под пера Янки Брыля: это чтение обогащает душу и питает разум. Потому-то разговор о его творчестве мне хотелось бы начать не с критического рассуждения, не с комментария к биографии (хотя биография эта значительна, драматична и как бы предпослана творчеству), а с одной из любимых мной брылевских сцен или страничек — чтобы сразу и зримо открылось мироощущение этого писателя, его художнический и нравственный облик, прозвучала сердцевинная тональность его прозы.

Перебираю в памяти — может быть, вот эту? Послевоенный студент, бывший партизан Толя Клименок, герой повести «На Быстрянке», жарким августовским днем плывет на лодке в гости к своим друзьям. Оторвавшись от воспоминаний, он оглядывается вокруг: «Слева, почти до самого леса на горизонте, расстилался луг. На покосе уже не колко — бескрайнюю равнину на радость глазу и босым ногам покрыла светло-зеленая мягкость отавы.

На правом берегу — большая деревня… И правда, «пусто летом в наших селах», — вспомнил Толя строчку из школьного стишка. Сельмаг весь день на замке, потому что продавщица тоже ходит за жнейкой… На теплом песке единственной улицы — следы грузовиков, телег и босых ножек, там и сям припорошенные то сеном, то первым оброненным колосом. Как славно сейчас опустить в самую глубь колодца клюв старого «журавля», достать из темной страшноватой бездны тяжелую деревянную бадью, расплескивая на босые ноги студеную воду, припасть пересохшими губами к мокрой сосновой клёпке! А разве хуже забраться в густую листву вишни, отыскивая особенно сладкие — последние, проклеванные скворцами и подсохшие ягоды? А бабушка или мама ищет тебя, кличет с порога, словно ты ей невесть как нужен и именно сейчас…» Так и льется с этой странички светлая радость, лучится живое обаяние жизни. И в каждой строчке ощущается, что жизнь эта — родная Янке Брылю. Что именно на богатой, плодородной почве его жизнелюбия, крестьянского по своей сути, — недаром «светло-зеленая мягкость отавы» у него радостна не только для глаз, но и для босых ног, и нежной преданности миру деревенской жизни вырос его лиризм, оснащенный тонким психологизмом, мягким юмором, прозрачной пластичностью описаний.

Но, может быть, выбранная мной сценка слишком идиллична, созерцательна? В оправдание можно сказать, что жизнь, нарисованная в ней, не просто мирная, а долгожданно мирная, выстраданная войной и двумя десятилетиями отлучения этой земли от родины — от Белоруссии, а внутренний конфликт героя повести с жизнью — впереди.

Все же попробуем дополнить эту сцену другой, из времени менее устоявшегося, более драматичного. Председатель молодого колхоза недавний фронтовик Василь Сурмак (повесть «В Заболотье светает») попадает в руки бандитов. Ему удается вырваться. Действие повести происходит в 1948 году: «Лечу по лесу, как лось. Трещит сушняк, саднит под ударами веток лицо, а дух захватывает от бега и счастья. Где-то там позади слышны выстрелы и крики погони. «Сопляки», — думаю я и в знак презрения к ним останавливаюсь, иду не спеша, затем опускаюсь на мох…