Стежки, дороги, простор

А рядом с этим, на улицах светлых, в наглости реклам солидно прохаживаются бюргерские пары, часто с малыми внуками, на приступках секс-магазина играют дети этих прогрессивных лавочников, в небо поднимается великопышная кирха...

Вечерний звон. На молитву.

На закате солнца чудесное небо.

За домами, на грязной Эльбе, белеется наш теплоход. И тоска... И желание на всю глубину понять, что же оно в человеческой жизни к чему...

1973

ДОРОЖНЫЙ РЕКВИЕМ

Сначала гать в болотистом лесу. Совсем неожиданный и перелетный солнечный дождь. Потом лесное озеро.

Останавливаемся и выходим из «газика».

С низкою тучей большая равнина воды тепло повязашй ленивым редким сиянием. Камыш. Лозняки. Щебет птичек и зудение комаров.

Гром прокатился по небу. Как всегда, с каким-то тревожным, пугливо-радостным обещанием чего-то лучшегм

Знакомая, с детства любимая музыка.

Неужели здесь было так же и тогда, в дни большой фашистской блокады?

Такая красота и — убийство детей?..

***

Старый колодец с окончательно высохшим «журавлем». Один на зеленом просторе. Не менее сиротливая груша. Седая полынь на месте бывших дворов.

И еще один памятник. Двести семьдесят человек. Январь сорок третьего года.

Березовый кустарник на месте избы, в которой жгли жителей деревни.

Теперь тут колхозный выпас, телятник с двумя громоотводами и хатка.

Деда сторожа, бывшего партизана, у которого здесь убили жену и двоих детей, застали мы на распряженном возу. Спал на солнце, а возле колеса стояла пустая бутылка с импортной этикеткой. Зашли с ним в хату, поставили на стол магнитофон. Но собака, которая лаяла на нас из-под подруба, теперь досаждала из-под звонкого пола... Пришлось уйти в машину, даже отъехать подальше от лая.

Дед в тот день прибежал из лесу после. Работа была «чистая»: все убиты, все погорели.

А вокруг пожарища лежали окровавленные вилы. Одиннадцать штук. Вилами трупы, а кого и живого еще, бросали в огонь...

Едем.

Где было поле — теперь огромная поляна тимофеевки. Живому надо жить.

И заботу чувствуешь: парит, опять будет ненужный дождь.

Большие лужи на солнечной дороге. Одна за другой. И веселая трясогузка. Садится у воды, снова удирает от машины, снова садится... Как детская игра.

***

Зеленый остров в незрелом ржаном море. Березы.

С дороги туда, во ржи, дорожка. Густая, непримятая трава. По обе стороны декоративные кусты. То василек, то молоденький колос в траве.

Под березами памятник. Здесь похоронены сразу две небольшие деревни. Сто сорок человек. В июле сорок второго.

Вокруг — тихая песня вечернего солнца, нежных колосьев, незаметных жаворонков.

В душе повторяется:

Жыта маё маладое!

Укрый мяне з галавою...

Обо всем об этом можно разве только музыкой сказать. Что было, и что есть, и что будет...

***

На невысоком Кургане бессмертия — скульптура женщины с лавровой веткой в правой руке, с живыми, недавно вложенными кем-то цветами — в левой.

Бывшая сельская улица стала широкой и зеленой полевой дорогой. В давнишних огородиках цветут давно одичавшие розы. На траве, которою все поросло, стоят одинокие вербы. Березы молодой, невинной легкомысленностью украшают, а вековые могучие липы стерегут этот покой./p>

На каждой бывшей усадьбе — поставленный родственниками памятничек в железной или деревянной ограде. Низкий деревянный крест, уже косматый от мха, совсем утоп в густой листве сиреневой поросли.

А что под ним?

Председатель сельсовета, сопровождающий нас, в дни войны был молоденьким партизаном. Интеллигентный общительный мужчина рассказывает:

— Немного костей недогоревших в чугунок или во что и — закапывали. После того.

Это — под памятничком. Одним, другим, десятым...

А что не под ним, а за ним — что было не после, а тогда?

Вспоминаются сегодня услышанные слова старенькой женщины, которая одна осталась из всей этой деревни, одна спаслась чудом и доживает в соседней деревне, что сгорела не вся:

— Хорошо про то рассказывать тому, у кого нет жалости... Кто может, детки, говорить...

1973

БЕЛЫЙ ГОЛУБЬ

Садилось солнце. Большое, багровое, мирное. Потом — была заря, необычная, как пожар длинной деревни, который разгорался, потом исподволь перемежался синью и, наконец, начал угасать.

Наш туристский автобус шел по асфальту, по-ночному — отъединив в себе небольшую группу людей, что за две недели на чужбине успели как будто узнать один другого, а некоторые — даже подружиться.

Испания. Дорога с юга на Толедо.

В окна уже не видно было бесконечных оливковых садов на пригорках и в долинах, редких поселков с гирляндами красного перца на белых стенах, не было видно геометрично четко очерченных, похожих на сопки гор, а тем более — удивительно разноцветной осенней пахоты, от коричневого, через желтое, серое разных оттенков — и до светло-салатового.

Мы пели. То хором, то попеременно, с гидовским микрофоном. Песни русские, украинские, молдавские, армянские — каждый свою.