Стежки, дороги, простор

Из балконного окна видно, как ходят зеленые волны сосновых вершин. Острая башня кирхи стоит неподвижно и только жмурится от резкого дождя.

А на балконе тихо покачивается, видать, еще с вечера, лозовое кресло-качалка.

***

Русского я полюбил сначала по его произведениям. Память о том, что я прочитал давно, волнует издалека, встреча с новым подкрепляет это волнение. А при встрече с ним самим я как-то молодо горжусь нашей дружбой. Молодо — хотя я старше его.

Литовцу я не так давно оказал одну услугу, не трудную для меня, а для него тогда очень нужную, и мне приятно, что мы встретились, что нам не надо вспоминать о нашем том, потому что слова будут лишними, когда оно есть, такое вот хорошее настроение — у обоих.

Четвертая с нами — она. Мы уже обращаемся к ней не Елена Николаевна, а по-разному: Лена, Аленка, Эленутэ, и всем нам, мужчинам, хоть мы и не говорим об этом между собой, приятно, что с нами ей лучше, чем одной.

Мы идем по вечернему взморью. Справа гомонят волны. Они ближе, чем сосны слева, на высоком берегу, и сосен не слыхать. Даже когда в беседе нашей наступает пауза. Ведь мы же разговариваем, даже смеемся.

Да, и смеемся. Потому что ей так легче. А мы, как можем, отводим ее от того, чем она только и живет.

Она уже даже похорошела. Или это я не замечал, что она и была такой? Строгая, гордая краса, которую и горе не заглушило. Большие серые глаза, пышные, темно-русые волосы, и молоденький, как детский, подбородочек под губами, которые так редко, но так мило раскрываются в улыбке.

Мы уже четвертый день вместе. И в работе нашего совещания, и на экскурсии, и на концерте, и на таких вот вечерних прогулках.

После прогулки она пригласила нас зайти в ее комнату.

Показала нам страшные фото. Мужа — только одно. И несколько снимков сына. От смехотунчика с гривкой до тринадцатилетнего, серьезного и милого в своем возмужании паренька, которым он ушел летом из жизни вместе с отцом, погибнув в автомобильной катастрофе.

— Его звали тоже Юрочкой.

Это она сказала скорее всего мне одному, так напомнив мой рассказ о мальчике, что погиб, провалившись в трансформатор, и про моего, который в этой невероятно случайной троице Юрок немного старше.

***

И в горе она остается женщиной.

В ресторане, где нас принимал «мэр» города, о ее трагедии знали не все даже среди участников совещания, а за столом были и работники горсовета. Один из них пригласил её танцевать. Вернувшись на место, немного взволнованная, с новым блеском в глазах, сегодня по-новому красивая в вечернем платье, что хорошо подчеркивало ее привлекательную стройность, она сказала нам, соседям, литовцу и мне:

— Теперь скажите, что я не мужественная.

Что ж, пускай себе немного кокетства — лишь бы ей было легче.

Была и наивность, которую мы также приняли с пониманием, молча. Это вчера, когда она дала нам всем троим по целлофановой папочке и сказала:

— Сюда, прошу вас каждого, что-нибудь о нашей встрече...

Было и другое...

В живописной Сигулде, когда мы, стоя на замковой горе, любовались тем, как высоко над извилистой Гауей поднялась к солнцу листва золотой осени, Лена, Аленка, Эленутэ сказала мне одному, потому что мы стояли поодаль ото всех:

— Как-то я думала ночью: а что было бы, если бы мы вчетвером очутились на безлюдном острове?..

Не тогда ли это она так думала, когда и я не спал, когда меня луна позвала на берег, а я хотел ей позвонить.

***

Раннее солнце. И кирха в солнце. Вершины сосен колышутся.

Направо — накат за накатом — белогривые волны. А над лесом проявилась и правильная яркой дугой всю красу подчеркнула веселая радуга. И чайки, несколько чаек, плавают бело и неподвижно над всем этим, под такою — сейчас, осенью — почти весенней радугой.

Вчера мы ее проводили. А сегодня я говорю:

— Милая, я разучился, а может, и не умел никогда как следует придавать явлениям жизни надлежащую литературную форму, строить «стройный сюжет», обеспечивать «острую занимательность». Если я что-нибудь и напишу в ту прозрачно-голубую папочку с вашей пометкой «Юрмала, 72», так это будет скорее всего рассказ о начале дружбы, которую неловко и... страшно назвать чем-то иным.

1974

ПЛАМЯ

Над речкой на лесной поляне — костер. Рыбацкий, в летних сумерках.

Мальчик, который не хочет спать, своею радостью напоминает мне мою былую чистоту детского восхищения огнем — таким роскошным зрелищем, таким таинственным явлением.

Туда, в те давние ощущения, мне уж теперь свободней не пройти: свободе мешает недавнее воспоминание.

...Девушка выкручивает воротом из колодца ведро воды. Колодец притаился под густым вишняком. От белых лепестков весной и пожелтевшей листвы осенью воду в студеной бездне охраняет деревянная будочка с дверцами. Девушка крутит исправный ворот легко. Только чуть-чуть, ритмично, подрагивают под цветастой кофточкой ее нежные плечи и грудь да малость напрягается полная, высоко загорелая рука. Девушка молоденькая, румяная и необычно, «не по-современному», стеснительная.

— Тата и мама в хате.

И больше ни слова. Что ж, нам только отец ее и нужен.

Немолодой мужчина рассказывает.