Стигал

Судьба. Переворот. Война. По моей жизни она железным катком прошлась. И здесь похоронены лишь останки жены и сыновей. Все убиты. И по смыслу – не здравому смыслу, а по-чеченски или по адату – я должен за всех отомстить. Но я почему-то думаю только о младшем. Над его могилой стою и в очередной раз обещаю, что отомщу, потому что здесь коварство и предательство. Я знаю, хоть мне это удастся или не удастся, – в любом случае после этой попытки и я не жилец. К этому я, кажется, готов. Уже давно, пару лет, как нашему мулле показал место, где меня похоронить. Все будем рядом. Вот только Шовду жалко…

Помню, летел я из Гаваны, рейс на несколько часов задержался, в четыре ночи приземлились в Шереметьево, а здесь прямо на границе меня взяли. Как преступника под конвоем отвели в какое-то помещение. Сказали, что до выяснения неких обстоятельств должны задержать. Выяснение началось лишь после восьми утра, когда произошла пересмена и прибыло начальство. Меня отвели в другой кабинет, где сидел подполковник. Он ничего не говорил, только листал какое-то досье, где черно-белые фото людей, в основном бородатых, небольшой текст и наискось фиолетовый штампик – «ликвидирован». Я не могу точно утверждать, но мне кажется, что на одном листке я увидел фото Руслана. От любопытства я вытянул было шею, но офицер жестко одернул:

– Сидите спокойно.

Теперь он стал держать листки так, что я уже ничего не мог разглядеть. А он перелистал еще несколько страниц, видимо, нашел, что искал. Долго изучал, иногда бросая взгляд в мою сторону. Я почуял неладное – где Руслан, там, может, и мой сын. Мне стало плохо, вновь эта проклятая гортань жжет. Но я сумел выпалить:

– Покажите и мне.

– Сидите! – зато он сам встал и, не говоря ни слова, взяв эти бумаги, вышел.

Буквально через пару минут вошел другой офицер, протянул мне мой паспорт:

– Можете идти, вы свободны… Извините.

– Можно воды? – еле выговорил я.

– Да-да, пожалуйста. Вон там туалет.

Мне действительно нужен был туалет. Во всех смыслах мне было плохо. А когда вышел в зал, то просто не соображал, словно вновь я получил контузию. Я пошел, как по лабиринту, по длиннющим пустым коридорам, видимо, машинально следуя за указателем «выход». Мне нужен выход, какой-то выход из всей ситуации. А я совсем плохо соображаю, во рту и гортани страшная горечь. Кругом ни души, в полном одиночестве – и душевном, и временном. Мне очень плохо и тяжело, но я иду и иду по этим стеклянным коридорам. Иногда в недоумении останавливаюсь, оглядываюсь и тогда вижу в затемненном стекле свое смутное отображение: просто тень. И я понимаю, что это не зеркальный обман, а мое придавленное состояние – это я, мой настоящий облик, а в груди еще мрачнее – страшная боль, тяжело дышать и идти тяжело, но я пытаюсь идти, идти по стрелке «выход» – там выход из этого ада и кошмара, и там я проснусь, приду в себя с мыслью, что все это фантазия и не правда – мой сын не «ликвидирован», он живой. Лишь об этом я молю Бога. И как некое вознаграждение я уже слышу какой-то шум, оживление, голоса – скоро выход. Я ускорил шаг, и вдруг стук по стеклу, я посмотрел – моя Шовда, плачет и улыбается, меня зовет. Через стекло мне не пройти, и я даже рад. До выхода, как я понял, еще метров пятьдесят, и я хочу бежать к ней, к единственно родному существу. Однако, увидев ее, я словно отрезвел. Я не хочу и не могу показаться перед ней в таком виде. Надо взять себя в руки. Вновь я стал искать мужскую комнату. В туалете я глянул в зеркало, в настоящее зеркало, а не в затемненное стекло. Разница не существенна. Сутки назад, еще на Кубе, я видел загорелое, даже румяное лицо, а теперь омраченная рожа, плечи просто обвисли. Пытаясь смыть эту хандру, я долго умывался. Глядя в зеркало, попытался пару раз выдавить улыбку, вроде получилось. Получилось потому, что я очень хотел увидеть и обнять свою дочь.

– Дада, что случилось?! Я вся извелась, – она и радостная, и усталая, но голос осипший. – Все давно вышли, а тебя нет.

– Ты что тут делаешь? – возмутился я.

– Хотела тебя побыстрее увидеть. А тут ваш рейс постоянно на час откладывали. Так и к метро не успела.

– Так ты здесь всю ночь провела?

– Да, но дождалась… Тебя задержали?

– Недоразумение, – я хотел поменять тему. – Уехала бы на такси.

– На такси ночью боюсь, да и денег нет.

– Доехала бы до хозяйки, у нее в долг взяла.

– Я тебе не стала говорить, чтобы не беспокоить. Уже два месяца, как ее нет, – Шовда стала плакать.

Я был потрясен известием:

– А ты как?

– Я каждый день по вечерам там бываю. Цветы полить, рыбок и кошку покормить. А еще жду звонков – от тебя, от брата.

– Звонил?

– Нет… Мне так тревожно, – она вновь стала плакать и сквозь слезы:

– Я только маму часто во сне вижу. А братьев – никогда. И вот, как ты улетел, через несколько дней я младшего во сне увидела – с такой тоской на лице.