Стигмата

- Мы сильны. Сейчас Федерация сильнее, чем когда-бы то ни было в своей истории, и я горжусь тем, что мне выпала честь возглавлять её. Но мы не всесильны. Мы можем в одиночку выстоять против Соломании. Но мы не можем в одиночку защищать всю свободную Галактику. Мы можем выстоять — и тогда Федерация останется последним оплотом свободы и воли во всей Галактике. Вы хотите этого, господа?

- Чтобы этого не случилось, Федерация должна вмешаться сейчас. Я не говорю, что мы должны вступать в военную конфронтацию с Вавилонией или сражаться за марциан. Как минимум, марциане уже три месяца сдерживают вавилонскую военную машину — как мы когда-то сдерживали наступление Соломании. Но они заслуживают нашей поддержки. И они заслуживают знать, что эта поддержка не ограничивается рамками дипломатического протокола.

        Он сделал паузу. Дравинэ выжидающе глядела не него немигающими огненно-жёлтыми глазами; чёрные зрачки слегка расширились в искусственном свете. Войнаровский сидел, сложив руки на груди; лицо лидера магнатов было неподвижным, будто окаменев. Рядом с ним, надменно глядя в сторону, сидела Нестеренко.

- И вы просите нашей помощи. - нарушив молчание, сказала Конецлешская. - Чтобы Сейм, от имени граждан Федерации, выступил в поддержку Марции.

- Это большее, о чём я могу у вас просить. - кивнул Ястрземский. - Мы сильны; это правда. И именно поэтому мы не имеем права сидеть, сложа руки, когда галактическое сообщество грозит разорваться на части.

        Он откинулся назад, пристально глядя на них. Они были недовольны, он видел это: Сейм не любил, когда исполнительная власть пыталась навязать им свою волю. Но они уже колебались, и он тоже видел это. А значит, оставалась самая малость.

        Ястрземский говорил им правду. По большей части. УВР, во главе с младшим братом Конецлешским, действительно докладывали ему про резкий всплеск информационной и агентурной деятельности соломанцев. Министерство обороны и Генеральный штаб действительно подозревали, что соломанцы могут, воспользовавшись войной, перейти к активным действиям — но не уточняли, к каким именно; хотя МОФ и Генштаб по долгу службы разрабатывали планы даже на случай войны с мирами Дальних Рубежей или вторжения из Туманности Андромеды. Война с Соломанией, действительно, стала бы катастрофой — но Боги-Машины тоже не спешили рисковать, а их подданные были даже большими изоляционистами, чем шляхтичи из Старой Федерации и Добровольческой партии.

        В одном Ястрземский соврал. Эта резолюция была меньшим , о чём он собирался просить у Сейма. Но главам фракций необязательно было об этом знать.

- Примите решение. - сказал он, глядя на собравшихся. - Выбор за вами.

VI

        На улицах Сан-Марко реяли флаги.

        За бронированным стеклом лимузина тянулись мимо белые фасады домов, задрапированные красно-зелёными знамёнами. Зелёные кроны деревьев, высаженных вдоль потемневших от дождя тротуаров, сливались с ними; наверху вдоль улиц тянулась алая, кроваво-красная, полоса. Стальное небо нависало над городом тучами, вот-вот готовыми вновь разразиться дождём. Пристально вглядевшись, можно было разглядеть едва заметную дрожь влажного, горячего воздуха, неестественно жаркого даже для конца весны; выйдя наружу, можно было уловить витавший над городом едва различимый запах озона.

        И, конечно, в стальном небе не было ни единого люфтмобиля.

        Эмилия ван Хаутен сидела на заднем сидении лимузина, сложив руки на затянутых в белое коленях, и смотрела, как мимо неё проплывает колонна Монумента Республики. Дожди смыли с неё чад и копоть, а бригады коммунальных дронов — вернули красному мрамору блеск, но ни сам Монумент, ни окружавшая его площадь уже не были такими, как прежде. Цветы застилали мраморные ступени постамента вокруг колонны, покрывали собой нерабочие фонтаны, спадавшие вниз каскадом. Флаги, возвышавшиеся вокруг Монумента, были приспущены в трауре; рядом с ними дрожали на слабом ветру траурные белые ленты. Некоторые флаги были изорваны и потемнели от копоти, грязи и пыли. Один из них, вздрогнувший от внезапного порыва ветра, потемнел от крови и пыли настолько, что зелёный цвет исчез с него, превратившись в чёрный.

        Казалось, будто красно-чёрное знамя единственное реяло гордо.

        В начале улицы Спадария возвышалась чёрная плита стены памяти. Имена белыми линиями испещряли её. Сердце ван Хаутен сжалось: такой вещи было место в пантеоне или на кенотафе — в обители почтённых предков или на памятнике тем, кто отдал жизнь и презрел посмертие ради общего блага. Но не здесь.

        Не на Пьяццале Серениссима. Не на главной площади Республики.

        Она отвела взгляд. Лимузин проехал дальше, оставив чёрный монолит позади, мимо Музея Республики, задрапированного флагами, мимо прямых белых колонн домов в начале улицы Национале. Дома расступались вокруг Пьяццале Мемориале, прежде чем уйти вдаль, от центра Сан-Марко; лимузин свернул, пересекая пустую Мемориале, и выехал на улицу Кьяроччини, вновь вступив в море цветов.

        Губы ван Хаутен сжались в тонкую линию. Она сама составила этот маршрут. Но это не означало, что ей было легко.