Александра Соловьева, ты ли все четыре дня в платье шелку голубого наряжалась для меня?Из-за ясных глаз, родная,— по такой в ночном бреду вечно юноши страдают на семнадцатом году. Встанешь с правой стороны — мне и ноги не верны. Склонишь голову к плечу — я от страха замолчу.И шагаю, как в метели, радость в сердце затая, Александра, неужели, Александра,— ты моя?.. Фонари горят — не вижу, поезда гремят — не слышу,грудь подставлю хоть ножу и ни слова не скажу.Я считал себя ученым, кое-как науки знал, подрастающих девчонок вечерами провожал.Первым басом песни пел, целоваться не умел.Не нашел я в мире слова, от какого бродит кровь,— Александре Соловьевой описать свою любовь.Не ответил, как хотел, ей в глаза не поглядел. Говорил про легкий воздух, про медовый лунный свет, о больших и малых звездах, о скитаниях планет.Грел на сердце, не таю, думку тайную мою — думал, ахнет Александра, Александру удивлю, думал, скажет Александра: «Я за то тебя люблю!»Александра Соловьева, где ты видела такого?Подымал я к звездам руки, спотыкаясь о кусты, познавала ты науки, и в глаза глядела ты.На четвертый вечер вдруг отказалась от наук...Сел я, горький и суровый, папиросу закурил.Александре Соловьевой ничего не говорил.Час — ни слова, два — ни слова, только дым над головой. Александра Соловьева, ты ли мучилась со мной?Ты ли кудри завивала, чтобы я их развивал, ты ли губы раскрывала, чтобы я их закрывал?Ты ли кудри расчесала, робость подлую кляня, ты ли губы искусала от досады на меня?..Над зарей фонарь горит, Александра говорит:— Ах, как холодно в саду, ноги стынут, как на льду, за науки вам спасибо, а домой — сама дойду!..—Я сидел как равнодушный и ответил как в бреду, что, напротив, очень душно в этом пламенном саду... Длинной бровью повела, руку в руку подала, Александра Соловьева повернулась и ушла.