Стихи

КИНЕМАТОГРАФ

Люблю я световые балаганы

все безнадежнее и все нежней.
Там сложные вскрываются обманы
простым подслушиваньем у дверей.

Там для распутства символ есть единый —

бокал вина; а добродетель — шьет.
Между чертами матери и сына
острейший глаз там сходства не найдет.

Там, на руках, в автомобиль огромный

не чуждый состраданья богатей
усердно вносит барышен бездомных,
в тигровый плед закутанных детей.

Там письма спешно пишутся средь ночи:

опасность… трепет… поперек листа
рука бежит… И как разборчив почерк,
какая писарская чистота!

Вот спальня озаренная. Смотрите,

как эта шаль упала на ковер.
Не виден ослепительный юпитер,
не слышен раздраженный режиссер;

но ничего там жизнью не трепещет:

пытливый гость не может угадать
связь между вещью и владельцем вещи,
житейского особую печать.

О, да! Прекрасны гонки, водопады,

вращение зеркальной темноты.
Но вымысел? Гармонии услада?
Ума полет? О, Муза, где же ты?

Утопит злого, доброго поженит,

и снова, через веси и века,
спешит роскошное воображенье
самоуверенного пошляка.

И вот — конец… Рояль незримый умер,

темно и незначительно пожив.
Очнулся мир, прохладою и шумом
растаявшую выдумку сменив.

И со своей подругою приказчик,

встречая ветра влажного напор,
держа ладонь над спичкою горящей,
насмешливый выносит приговор.

1928 г.

ОТ СЧАСТИЯ ВЛЮБЛЕННОМУ НЕ СПИТСЯ

От счастия влюбленному не спится;

стучат часы; купцу седому снится
в червонном небе вычерченный кран,
спускающийся медленно над трюмом;
мерещится изгнанникам угрюмым
в цвет юности окрашенный туман.

В волненье повседневности прекрасной,

где б ни был я, одним я обуян,
одно зовет и мучит ежечасно:

на освещенном острове стола

граненый мрак чернильницы открытой,
и белый лист, и лампы свет, забытый
под куполом зеленого стекла.

И поперек листа полупустого

мое перо, как черная стрела,
и недописанное слово.

Берлин, 1928 г.